Бах не был бы Бахом, если бы после мудрёных рассуждений артистического плана, которые могут оказаться не вполне понятны читателю, не заострил внимание на «нерве войны» без всяких комплексов! Господа, если вам нужна хорошая музыка, дайте мне денег! Если вам нужен инструментальный ансамбль высокого уровня, предоставьте мне достойные средства! Словно в насмешку, он завершает свои финансовые требования ссылкой на королевский двор, которому подчиняется город Лейпциг:
«За примером стоит только съездить в Дрезден и посмотреть, какое жалованье там получают от его королевского величества музыканты: наверняка [у нас] останется одно лишь огорчение, ибо музыканты [там] избавлены от забот о пропитании, к тому же у каждого на попечении только один-единственный инструмент, и, конечно же, услышать [там] можно нечто превосходное и отменное».
И дальше, как будто издеваясь, он приводит поимённый список пятидесяти пяти учеников, подразделяя их на три категории, и выносит свой приговор:
«Всего: 17 пригодных, 20 пока ещё не годящихся и 17 негодных».
Что можно к этому прибавить!
Ядовитая памятная записка была встречена магистратами с полнейшим равнодушием. Для Баха это было уже слишком, и, обманутый в лучших чувствах, он снова решает искать новую работу. В трогательном письме другу детства Георгу Эрдману, написанном в октябре 1730 года, он открывает всю душу, прося о «благосклонной рекомендации», если тот знает или подыщет ему «подходящее место». Дело в том, что со времён их совместного пребывания в гимназии Ордруфа и школе Святого Михаила в Люнебурге Георг Эрдман ушёл очень далеко. Изучив право, он поступил на дипломатическую службу в России. Верно, связи музыканта захирели, раз он вынужден обращаться к бывшему однокашнику, почти унижаясь перед ним? Во всяком случае, это письмо показывает, что Бах в смятении. Его почтительный тон просто поражает: разве так пишут другу детства?
[33] Однако не стоит удивляться: тогда так было принято.
Он воспроизводит этапы своего жизненного пути, «счастья и несчастья», привязанность к кётенскому двору прежде появления там супруги князя, переезд в Лейпциг, несмотря на все трудности, с какими было получено место. А главное — трезвый взгляд на жизнь: служба оказалась гораздо менее выгодной, чем было обещано вначале, жизнь в Лейпциге дорогая, начальство «странное и мало преданное музыке». И Бах с грустью заключает:
«Я принуждён жить в постоянных огорчениях, среди зависти и преследований, и посему буду принуждён с помощью Всевышнего искать своей фортуны в другом месте».
Уточнение о его доходах не может не вызвать улыбки, хотя автору письма совсем не смешно:
«Моя теперешняя служба даёт около 700 талеров, и если бывает похорон больше, чем обыкновенно, то акциденции пропорционально увеличиваются; но при здоровом воздухе таковые отпадают, так, например, я потерял в прошлом году на ординарных похоронах акциденций более 100 талеров. В Тюрингии я могу обойтись 400 талерами легче, чем здесь двойной суммой ввиду чрезвычайно дорогой жизни»
[34].
Кантор сожалеет о крепком здоровье жителей Лейпцига, которые, на его взгляд, могли бы умирать и почаще, и принимается мечтать о милой Тюрингии. Не забыто и его семейное положение — два брака и дети, а также доставляемые ими хлопоты. Да, пусть его друг Георг Эрдман вспомнит о нём, если подвернётся какое-нибудь местечко. Пусть заставит о себе Бога молить…
Надо полагать, никакое местечко не подвернулось или дипломат не сумел замолвить словечко за своего друга. Во всяком случае, просьба, похоже, осталась без ответа.
А что сталось с семейством Баха на фоне его профессиональных огорчений? К семейному портрету добавилось несколько штрихов. В письме Георгу Эрдману Иоганн Себастьян весьма благосклонно отзывается о музыкальных талантах своих близких, словно готовится подрядить всё своё семейное предприятие в случае, если им заинтересуется какой-нибудь государь:
«Мой старший сын теперь Studiosus Juris (студент юридического факультета), два других посещают — один первый, а другой второй класс, а старшая дочь ещё не замужем. Дети от второго брака ещё малы, старшему мальчику шесть лет. Но все они прирождённые музыканты, и я смею уверить Вас, что могу в своём семействе сформировать вокальный и инструментальный концерт, тем более что моя теперешняя жена поёт чистым сопрано, а старшая дочь ей неплохо помогает».
Не он ли изображён с тремя сыновьями на портрете дрезденского художника Бальтазара Деннера (1685–1749), написанном в начале 1730-х годов? Этого нельзя утверждать точно. Бах (?) сидит в левой части картины, а рядом с ним стоят Готфрид Генрих, которому восемь или девять лет, Иоганн Готфрид Бернгард, самое большее восемнадцати лет, и Карл Филипп Эмануэль, которому почти девятнадцать. У музыканта спокойное, слегка одутловатое лицо, напоминающее некоторыми чертами (нос, губы) Иоганна Себастьяна, в руках — виолончель. На столе — скрипка, которой касается руками младший из мальчиков, и ноты, ещё одни ноты на пюпитре. Двое других сыновей готовятся играть на флейте и скрипке. От этой сцены веет покоем и умиротворённостью, а позы, выражение лиц и положение рук создают вполне чёткое представление о «концерте», о котором говорит Бах, хотя женская половина семьи на портрете отсутствует. Остаётся вопрос: почему в руках Иоганна Себастьяна виолончель, если он больше известен как виртуоз альта? Сомнения по поводу личностей, изображённых на портрете, существуют до сих пор.
Однако семейная хроника отнюдь не всегда соответствует этой картине счастья и гармонии. Год 1730-й начался для семейства Бахов довольно плохо. Новорождённая Кристиана Бенедикта, окрещённая 1 января, скончалась четыре дня спустя. Печальное событие напомнило о том, что с течением времени и увеличением семьи груз забот тоже увеличивается. Не будем говорить о беременностях и усталости Анны Магдалены. Не будем говорить о деньгах, которые вечно нужно выбивать — за концерт или осмотр органа. Новизна в том, что необходимо заботиться о младенцах и при этом сражаться за будущее старших. Из-за двух браков Бах буквально разрывается между несколькими поколениями детей. Такова участь сводной семьи, как сказали бы мы сегодня. Даже если старшие понемногу вылетают из гнезда, нужно прилагать неимоверные усилия, чтобы их пристроить. Снова, как в годы юности, Иоганн Себастьян Бах задействует свои связи, чтобы сыновья, получив необходимое образование, могли подыскать себе службу, достойную их дарований. В сентябре 1733 года, как мы уже знаем, Вильгельм Фридеман уехал в Дрезден, чтобы стать органистом церкви Святой Софии. На следующий год его брат Карл Филипп Эмануэль отправился во Франкфурт-на-Одере. В 1735-м Иоганн Готфрид уехал… в Мюльхаузен. Надо полагать, его отец сохранил добрые отношения с этим городком, раз сумел раздобыть сыну место органиста. Впрочем, тот, как мы увидим, доставит ему много неприятностей.
