Но сейчас все совершенно иначе.
– В конце прошлой недели в моей жизни произошли важные события, – продолжаю я. – И я поняла: то, что я однажды спустилась сюда и встретила вас, отнюдь не было ошибкой. Поэтому, перед тем как читать стихотворение, я хотела бы поблагодарить вас всех за то, что позволили мне остаться, хотя я, наверное, этого не заслужила, а вы, возможно, считали, что мне здесь не место.
Блокнот по-прежнему закрыт и лежит у меня на коленях. Я не открываю его. Мне это не нужно. Я знаю стихотворение наизусть.
– Это стихотворение я написала в «Уголке поэта».
Кладу левую ладонь себе на плечо, на то место, куда клала свою руку Кэролайн, когда я впервые читала свои стихи со сцены. Закрываю глаза.
Ты по-прежнему рядом,
Навечно внутри, мы с тобой сплетены, как две нити.
Ты мне даришь слова,
что на части меня разрывают,
а потом собирают опять,
Крепко держат меня
И забыть не дают мне, что я не одна,
Что и раньше одна не была,
Что мы все не одни.
Ты по-прежнему рядом,
Навечно внутри всех стихов,
что глядят на нас с этих стен,
И ты в каждом из них,
до последнего слова.
В комнате повисает молчание. А потом все как один начинают хлопать в ладоши и свистеть, а я открываю глаза и вижу Эй-Джея, который, встав со своего дивана, прицеливается в меня клеящим карандашом. Подаю ему знак его фирменным кивком, и он кидает мне клей, а я на лету его ловлю.
Вырывать лист с этим стихотворением из блокнота оказывается удивительно приятно, но еще приятнее – намазывать бумагу клеем. Иду в дальний угол комнаты и нахожу там свободное местечко неподалеку от замаскированной двери.
– Спасибо тебе, Кэролайн, – шепчу я и прижимаюсь к листу губами. А потом приклеиваю его к стене и провожу по нему рукой, чтобы клей получше схватился.
Тем временем со сцены раздается голос Сидни. Она драматично прочищает горло и говорит:
– Большинство из вас уже отведало этой стихотворной вкуснятинки, но кое-кто все пропустил, потому что возился со «сломанной машиной», – заявляет она, рисуя в воздухе пальцами кавычки и выразительно поглядывая на Эй-Джея, а потом и на меня. – Так что, пожалуй, прочту свой шедевр еще раз.
Сажусь рядом с Эй-Джеем, и он обнимает меня за талию. Прислоняюсь спиной к его груди, а он опускает подбородок мне на плечо.
Сидни разворачивает картонную шапочку с логотипом бургерной «Ин-н-аут»
[13] и надевает на голову. А потом выразительно читает стихотворение о тайном меню. Она восхваляет бургер под названием «Летучий Голландец», а потом и знаменитый бургер «2 на 4»
[14], так аппетитно описывает соусы и приправы с луком, пожаренным на гриле, что у нас слюнки текут, и озадачивает упоминанием о людях, заказывающих холодные чизбургеры. Дочитав стихотворение, она раздает нам всем картонные шапочки.
Мы не снимаем их, даже когда идем к двери. Все спешат к лестнице – все, кроме Эй-Джея.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Конечно, это тебе решать, но я подумал, может, твоему стихотворению найдется местечко получше, – подмечает он, протягивая мне клей.
Пожалуй, он прав.
Снимаю стихотворение со стены и наношу на бумагу свежий клей. А потом иду в уголок Кэролайн, нахожу свободное местечко там и приклеиваю свое стихотворение рядом с ее коллекцией.
– Так-то лучше, – говорит Эй-Джей и надевает мне на голову картонную шапочку.
А потом берет меня за руку, и мы устремляемся вверх по лестнице, обратно в реальность.
О том и разговор
Ноги у меня подкашиваются. Пересекаю столовую, чувствуя на себе множество взглядов. Алексис и Кейтлин сидят по одну сторону стола, а Хейли и Оливия – по другую.
Первой меня замечает Алексис. Она толкает Кейтлин локтем и что-то шепчет ей на ухо. Я продолжаю храбро идти им навстречу, а в голове звучат слова Сью о том, что надо остаться с теми, кто помогает стать сильнее и лучше, а с теми, кто мешает, – распрощаться. Остаться с Поэтами оказалось совсем несложно. А вот распрощаться с «Восьмеркой» – гораздо труднее, чем я думала.
– Можно с вами поговорить? – спрашиваю я, обращаясь ко всем, но глядя почему-то на одну Алексис.
– Само собой, – отвечает она и двигается в сторону, освобождая мне место. – Где ты была? Всю неделю тебя не видно.
– Мы так переживали, – вставляет Кейтлин. Вид у меня, судя по всему, скептический, потому что она поспешно добавляет: – Правда-правда. Я даже к шкафчику твоему несколько раз ходила, надеялась тебя отыскать.
– Зачем?
– Хотела извиниться.
Мне трудно ей поверить. Если бы ей и впрямь так уж сильно хотелось передо мной извиниться, могла бы приложить больше усилий. За неделю она даже ни разу мне не написала.
Замечаю, что Хейли мрачно на нее косится. Кейтлин выпрямляется и склоняется ко мне.
– Очень рада, что ты пришла. Мне хотелось с тобой поговорить. На прошлой неделе я очень неудачно пошутила и явно перегнула палку. Мне очень жаль. Надеюсь, ты примешь мои извинения, Сэм.
Сэм? С каких это пор она меня так называет?
Замечаю на лице Хейли довольное выражение, вспоминаю о нашем разговоре у меня в комнате в минувшее воскресенье и начинаю понимать, что происходит. Хейли пытается удержать меня. Она не хочет, чтобы я уходила из «Восьмерки». И потому убедила девочек извиниться передо мной и называть меня Сэм. Ей кажется, что тогда все снова вернется на свои места. И я никуда не уйду.
Неужели они и впрямь так дорожат нашей дружбой и не хотят меня терять? Или просто пытаются сберечь репутацию? Мне бы очень хотелось верить, что первая версия правильная и что все эти годы они были мне отличными подругами и искренне любили меня, просто я этого не замечала – но меня терзают серьезные сомнения.
Кейтлин отпивает газировку и поворачивается к Алексис.
– Ты ей рассказывала про выходные?
Алексис оглядывается, убеждаясь, что ее никто, кроме нас, не услышит, а потом кладет руки на стол и сообщает полушепотом:
– Мои родители уезжают из города. Большую вечеринку я закатить не смогу: если меня еще раз поймают, то заберут машину. Поэтому у нас будут небольшие посиделки для своих.
