А про цвета блокнотов она откуда знает?
Кэролайн показывает на мой прикроватный столик, и я беспокойно ерзаю на месте, переведя взгляд туда, куда указывает ее палец – на стопку из трех блокнотов – красного, желтого и синего, – которая высится под лампой.
– Признайся, ты сочиняешь? – спрашивает она.
Я не отвечаю, но это и не нужно. По испуганному выражению моего лица Кэролайн наверняка уже успела понять, что она права. Нет, ни в коем случае нельзя ей читать мои стихи. Их вообще никому нельзя читать. Психо-Сью сказала, что я не обязана никому показывать записи из этих блокнотов. При иных условиях я вообще не стала бы в них ничего писать.
– Они у тебя мрачные? – уточняет она. – В этом нет ничего страшного. У меня тоже порой сплошной мрак.
– Да нет, не мрачные, просто… дурацкие.
– О, дурацкие и у меня бывают. Я не буду над тобой смеяться, обещаю.
– Нет, не могу.
– Прочти свое любимое. Не думай ни о чем, просто начни. Давай.
– Это ты мне говоришь «не думать ни о чем»? – со смехом спрашиваю я. – Кэролайн, да я ведь только и делаю, что думаю. Постоянно. Я так много думаю, что мне даже прописали таблетки, а еще я каждую среду хожу к психиатру. Я не могу «не думать ни о чем».
– Сэм.
– Что?
– Давай же.
Есть у меня одно подходящее стихотворение. Очень короткое. Меня от него не тошнит. Оно мне нравится. И мне даже синий блокнот не понадобится, потому что именно эти слова и крутятся у меня в голове целый день – и во время того нелепого массажа, и пока мы ехали в ресторан, и во время обеда. Эти строки стали частью моих повседневных мантр. Мешали разрушительным мыслям пробиться ко мне в сознание.
Выпрямляюсь. Руки у меня трясутся, поэтому я прячу их под ноги, набираю полные легкие воздуха, закрываю глаза и говорю:
– Оно называется «Прыжок».
Стою на трамплине.
Мне солнце впивается в кожу.
Но скоро вода вновь укроет меня
И спрячет от зла и потерь.
Кэролайн не смеется, но в комнате повисает полная тишина. Открываю глаза и смотрю на свою гостью, ожидая ее реакции.
Кажется, ей страшно не понравилось.
– Обязательно нужно, чтобы ты вновь попала в «Уголок»! – наконец говорит Кэролайн, и я слышу в ее голосе искренность и ее же замечаю в выражении лица.
Ей понравились мои стихи!
Смотрю на нее с мыслью о том, что все это слишком чудесно, чтобы быть правдой. Откуда она взялась в моей жизни? Почему так добра ко мне?
– Но это же невозможно, – замечаю я. – Этот ваш «ключник» терпеть меня не может. Он на меня и не взглянет.
Вспоминаю его на сцене, и песня, которую он тогда пел, вновь начинает звучать в голове. Думаю о ее тексте, вспоминаю, куда он его приклеил. Если бы я попала в «Уголок», я отыскала бы бумажку с этими стихами. И непременно выучила бы их.
– Да брось, это же Эй-Джей, – отмахиваясь, проговорила Кэролайн. – Нет у него к тебе никакой ненависти. Просто ты сильно его ранила, и он не знает, как это пережить.
– Что?! – Мысли в голове тут же застывают. – Сильно его ранила? О чем ты?!
Кэролайн молча смотрит на меня.
– Кэролайн. Как я могла его ранить, если мы даже толком не знакомы?
– Еще как знакомы.
Мне вспомнилось, как он стоял в тот день у меня на пути, не пуская нас в «Уголок поэта». Мне тогда показалось, что я уже где-то его видела, вот только знакомых по имени Эй-Джей у меня не было, к тому же он невероятно симпатичный с этой его ямочкой на щеке и гитарой. Я бы непременно его запомнила, если бы мы и впрямь до этого где-то пересекались.
– Ты расскажешь мне правду?
Кэролайн отрицательно качает головой.
– Сама все узнаешь, – заверяет она.
Изумленно смотрю на свою гостью.
– Не хочу я ничего сама узнавать, Кэролайн! Расскажи мне всю правду. – Наверное, эти слова прозвучали слишком стервозно. Я совсем этого не хотела, но мне трудно поверить, что Кэролайн что-то от меня скрывает!
Она быстро смотрит на часы.
– Мне пора, – заявляет она, спрыгивает с кровати и идет к двери.
– А как же фильм?
– Может, в следующий раз. – Кэролайн тянется к дверной ручке.
Мысли проносятся в сознании с головокружительной скоростью, я не могу сосредоточиться ни на чем.
Я чем-то сильно его ранила. Кэролайн уходит. Но ей понравилось мое стихотворение. Мне приятно с ней разговаривать. Не хочу, чтобы она уходила.
– Хорошо-хорошо, – поспешно говорю я. – Не нужно мне ничего рассказывать. Только, прошу… останься.
Меня сводит с ума мысль о том, что я не знаю, в чем я виновата перед Эй-Джеем, но есть множество других тем, которые мне хотелось бы обсудить с Кэролайн. Я хочу расспросить ее о других поэтах. Об «Уголке поэта», о том, как он появился, и о том, что в нем происходит, а еще хочу, чтобы она прочитала мне что-нибудь из своих стихотворений. Хочу стать ей настоящим другом.
Она оборачивается и смотрит на меня. Я подскакиваю к прикроватному столику, хватаю синий блокнот и поднимаю его над головой.
– Я очень хочу вернуться в «Уголок поэта», но не знаю как. Ты мне поможешь?
Мы его вылечили
Мама намазывает маслом тост для Пейдж, попивая кофе и отвечая кому-то на смс, и вдруг говорит:
– Не хочешь поговорить о том, что случилось вчера?
– Нет, мне уже гораздо лучше, – заверяю я ее и осушаю стакан с апельсиновым соком. – Я вчера поговорила с моей подругой Кэролайн.
– Кэролайн? – не отрывая взгляда от телефона, переспрашивает мама. – Кто это?
– Просто одна девочка из моей школы. Очень хорошая. Она заходила ко мне в гости после того, как я вернулась из спа.
Наконец мама переключает на меня все свое внимание.
– Серьезно? – спрашивает она, округлив глаза.
Стараюсь сохранять невозмутимость, как будто не случилось ровным счетом ничего необычного, но, когда вспоминаю Кэролайн, сидевшую на полу в моей комнате и помогавшую мне со стихами, у меня начинает кружиться голова.
– Да, я бы с удовольствием вас познакомила, но ей пришлось уйти еще до вашего возвращения.
– А Сью ты о ней рассказала?
– Угу. – Одной рукой хватаю тост, а другой легонько пихаю Пейдж. – Я в бассейн.
* * *
На следующий день мы с Оливией по пути на занятия по тригонометрии сталкиваемся с Эй-Джеем. Я, наверное, и вовсе не заметила бы, что он идет нам навстречу, если бы мой взгляд не привлекла его темная шапочка. Эй-Джей шагает, глядя себе под ноги и стараясь не отставать от других. И проходит всего в паре сантиметров от меня.
