— Да нет. Вы, Зинаида Евсеевна, должно быть, не поняли, — добродушно рассмеялся Штольц. — Леопард охраняет Гумилева лишь до тех пор, пока рядом с ним находится эта шкура. Как только Николай Степанович останется без шкуры, ему тут же придет конец.
— Вы это серьезно? — повела бровями захмелевшая Зиночка.
— Вполне.
— Даже не знаю, как избавиться от проклятой шкуры.
— Нет ничего проще. Вы же остаетесь ночевать у Гумилева? Дождитесь, пока он заснет, и заберите. Я могу вас встретить около Дома искусств и помочь.
— Я к Гумилеву не хожу — противно, — надула губки Зиночка. — Один раз была — спасибо, больше не желаю. Этот их Дом искусств — приют для голодающих, ночлежка для бездомных. Страшно смотреть. Так называемые «творческие люди» производят тяжелое впечатление — долго толкаются в очереди в столовой, а потом набиваются за столы и жадно поедают какую-то баланду. Сами грязные, опустившиеся, с потухшими глазами. И среди этих людей живет Николай Степанович. Нет, я к нему не пойду. И не просите.
Штольц закурил и мрачно выдохнул вместе с дымом:
— Если так, тогда конечно. — Помолчал и, точно что-то вспомнив, быстро проговорил: — Есть еще способ. Прямо сейчас НКВД проводит следствие по делу Петроградской боевой организации Таганцева — он ученый, раньше был белый офицер, а нынче помогает тем, кто хочет бежать от большевиков за границу.
— И дорого берет? — оживилась Зиночка.
— Почему вы интересуетесь? — растерялся начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. И тут же мысленно отругал себя за резкость и терпеливо принялся рассказывать: — Такса постоянно растет, особенно цена подскочила после нынешнего марта, когда был подавлен антисоветский мятеж кронштадтских моряков. Многие из восставших ушли в соседнюю Финляндию. Той же кратчайшей дорогой, предчувствуя усиление террора, бегут и некоторые из «бывших».
— И что же, этого Таганцева поймают?
— Его уже взяли. Сейчас Таганцев в ЧК и рассказывает о своих связях. Будет очень кстати, если в органы поступит информация, что Гумилев состоял в таганцевской организации. Скажем, отвечал за изготовление листовок. Выглядеть будет вполне убедительно, ибо Гумилев — в прошлом офицер царской армии, дважды за отвагу удостоен ордена Святого Георгия, и, следовательно, рыло у него в пуху. Достаточно сделать так, чтобы к Гумилеву пришли с обыском и обнаружили пару компрометирующих бумаг, обличающих принадлежность поэта к организации Таганцева. Тогда Николаю Степановичу точно не выкрутиться. Я беру на себя устранение леопардовой шкуры, а все остальное компетентные органы сделают сами.
Бекетова-Вилькина в недоумении наморщила лоб.
— Что это — компрометирующие бумаги?
— Ну-у, — протянул Штольц, — какая-нибудь, знаете, неприметная записочка с указанием количества экземпляров и текста антисоветской листовки. Предположим, заваляется она где-нибудь в книжице. Вам же Гумилев дает читать книжки, не так ли?
— Конечно. «Илиаду». И Ницше. Только я пока еще не читала.
— Вот и отлично. Верните ему одну из книг вместе с такой вот ничего не значащей записочкой, спрятанной в переплете. А уж я постараюсь сделать так, чтобы к Гумилеву наведались с обыском. Как вы сказали? Читал стихи об императоре? Интересно. Это прямо-таки замечательно, что Николай Степанович убежденный монархист. Полагаю, что арест его — дело решенное.
Обыск у Гумилева принес свои плоды — в «Илиаде» обнаружилась бумага, подтверждающая причастность поэта к Таганцевскому заговору. После обыска, проведенного сотрудниками НКВД, в банный номер Дома искусств снова нагрянули представители власти — на этот раз начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. Подъехав к дому на машине и велев шоферу возвращаться в отдел, Штольц поднялся к Гумилеву, среди разбросанных в беспорядке вещей обнаружил старые, со следами ржавчины ножницы и вспорол голову покрывающего кресло зверя. С бешено колотящимся сердцем запустил руку в получившееся отверстие и среди кокосового волокна нашарил холщовую ткань. Потянул за нее и извлек из шкуры леопарда увесистый сверток, который тут же сунул за пазуху.
Разглядывать сокровища прямо здесь, в Доме искусств, было опасно — в любой момент к Гумилеву могли заглянуть товарищи-поэты. Или студийцы, не дождавшиеся учителя на занятиях. И Генрих заторопился на улицу. Идти домой не решился, подумав, что лучше пока переждать, припрятав драгоценности в тайник.
Пешком направился в сторону Фонтанки, дошел до Чернышева моста, по мосту устремился к беседкам, выбрав ту, что смотрела на площадь, и остановился перед гранитной колонной. Повернувшись спиной к реке, опустился на корточки и принялся колдовать над выпирающей нижней гранитной панелью. Радуясь, что не впустую потратил время на изучение особенностей постройки во время реконструкции, хитрым движением отжал задвижку и повернул панель вокруг своей оси — в колонне моста Генрих смастерил и установил поворотный механизм, тем самым организовав в образовавшейся нише вполне приличный тайник. В открывшуюся нишу сунул увесистый сверток, на ощупь различая сквозь холстину сокрытые в нем приятные руке округлости ювелирных украшений, после чего вернул гранитную панель на место.
Домой добрался на трамвае. Поднявшись на свой этаж, вошел в квартиру и направился было на кухню, когда позвонили. Не чувствуя подвоха, Штольц вернулся к двери и открыл замок. И уже в следующий момент в коридор шагнул суровый товарищ из ЧК, держа перед собой мандат, удостоверяющий полномочия.
— Гражданин Штольц? — скучным голосом осведомился внезапный посетитель.
— Это я, — растерялся Генрих, не зная, что и думать. ЧК не занималось бытовыми убийствами, и смерть Яворской была, скорее всего, ни при чем.
— Проедемте с нами.
Ничего не понимающего Штольца отвезли в тюрьму на Шпалерную, двадцать пять. Едва задержанный успел присесть в коридоре на жесткий казенный стул, его тут же вызвали к следователю. Следователь был усталый, бледный и такой же бритый, как и сам Штольц. Под блеклыми глазами его залегли черные тени, на осунувшемся лице выделялся тонкий горбатый нос. Глядя мимо задержанного, он фальцетом заговорил:
— Вы сами понимаете, гражданин Штольц, что время сейчас такое. Товарищ Ленин как сказал? Товарищ Ленин сказал, что Чрезвычайная комиссия потому и чрезвычайная, что создана для борьбы в чрезвычайное время, время гражданской войны. И на ограничение прав Чрезвычайной комиссии товарищ Ленин не пойдет. А еще товарищ Ленин распорядился расстреливать любого, не спрашивая и не допуская волокиты. Это я к чему вам говорю? Это я к тому говорю, что этой ночью гражданка Бекетова-Вилькина была задержана при попытке перехода Финской границы. На допросе Зинаида Евсеевна показала, что это вы, гражданин Штольц, ее проинструктировали.
— Но позвольте, — начал было Штольц, но следователь не дал ему договорить, нарочно повысив голос.
