— Это чистое безумие! У кого я прошу? У представителя власти! И представитель власти охотно делится со мною кокаином! Мир сошел с ума! Ладно, давайте.
Отбросив сумку, Бекетова-Вилькина взяла протянутую коробочку, привычно втянула ноздрями высыпанную на запястье щепоть и, возвращая порошок, раздраженно осведомилась:
— Так что, Генрих Карлович? Вы отвезете меня на служебной машине к Яворским? Или мне идти одной, по темным улицам, где разгуливают гопники
[28]?
Задетый Штольц пошел красными пятнами.
— Как вы могли подумать, Зинаида Евсеевна, что я покину вас в трудный момент? Хорошего же вы обо мне мнения.
— Ну, так не стойте столбом, шевелитесь! — прикрикнула хозяйка, устремляясь к входным дверям.
Хрустя кожей плаща, Генрих торопливо припустил за ней. Они вышли на улицу и остановились, замерев перед величием петроградской ночи. Сейчас, когда темнота скрыла разруху, осталась только луна и река, в которой отражались звезды.
— Потрясающе яркая луна! — невольно вырвалось у Штольца.
— Не зарьтесь на чужое, это моя луна, — сварливо откликнулась Зиночка.
— Так уж и ваша, — не поверил Генрих.
— Мне ее Гумилев подарил, — похвасталась Зина.
— Да что вы говорите, — съехидничал Штольц. — Прямо вот так вот взял и подарил? — И не без сарказма добавил: — Легко дарить то, что тебе не принадлежит.
— Николай Степанович поэт! — обиделась Бекетова-Вилькина. — Вам, приземленным, не понять.
На заднем сиденье машины ехать было тесно и душно, и Зиночка, страдая от острого локтя Штольца, упершегося ей в бок, чтобы не молчать, спросила:
— О чем вы с Татой говорили по дороге к Яворским?
Штольц насторожился. Почему она спрашивает? Может быть, что-нибудь знает? Разговор с Татьяной был неприятным и закончился полным фиаско. И речь они вели как раз таки о Гумилеве. Хотя нет, сначала девушка поделилась с милиционером опасениями относительно мужа сестры, и только потом речь зашла о Гумилеве. Штольц припомнил, что пару дней назад застал поэта продающим на Мальцевском рынке синий, в крапинку, галстук, что свидетельствовало о крайне стесненных обстоятельствах Гумилева.
Тата вынуждена была признать, что да, обычно поэт не шикует. Правда, бывает иногда не в меру расточителен, но это случается в основном тогда, когда Гумилев хочет пустить пыль в глаза очередной возлюбленной. Так, может, оживился Штольц, Татьяна уговорит Гумилева продать ему шкуру черного леопарда? Штольц бы дал хорошую цену. В ответ на просьбу Татьяна вдруг заявила, что интерес Штольца к вещам поэта кажется ей нездоровым, и следует попросить Гумилева проверить, не спрятано ли в шкуре что-нибудь ценное.
Этим своим замечанием Яворская подписала себе приговор. Стараясь ничем себя не выдать, Штольц обратил все в шутку, но кобуру револьвера расстегнул и напросился присутствовать при Таниной встрече с родственником. Все складывалось удачно, доктор Дынник оказался дома один. Толстяк открыл дверь, обрадовался гостям и, впустив их в дом, стал хлопотать о чае. И тут Таня достала из свертка белую папку и начала задавать неприятные вопросы. Родственник покрылся липким потом и малодушно принялся выкладывать все подчистую.
Он торопливо говорил, что это был первый год его брака, он так любил свою жену, что не хотел расстраивать Ингу и даже не думал их убивать, этих сестру и брата Юшкевичей. Ведь это была игра. Всего лишь игра. Мальчик сам ее придумал. Славик сам увел его, доктора Дынника, в лес, уселся к нему на колени и стал его гладить и целовать. Дынник сопротивлялся, но мальчик сердился и обещал рассказать все взрослым. Это было самое страшное — если узнают. Никто не должен был знать про их игру. Так они играли целый месяц.
В тот день они со Славиком уговорились встретиться в Банном лесу. Славик придумал нарядиться в платье сестры, но Галя заметила переодетого Славу из окна и, думая, что это какой-то маскарад, надела небрежно брошенную в комнате одежду брата и отправилась следом, намереваясь посмотреть, что тот задумал. Она шла за Славиком до самого леса, а потом спряталась в кустах. И когда «игра» была в самом разгаре — Евгений Львович заплел мальчику косы и позволил себя гладить и целовать, Галя выбежала из своего укрытия и принялась кричать, что расскажет родителям.
От неожиданности и испуга пальцы доктора Дынника сжали шею мальчика слишком сильно, и Славик безжизненно обмяк в его объятиях. Увидев, что брат мертв, Галя попыталась сбежать, но не успела. В два скачка Дынник настиг беглянку, выхватил пояс Сааринена — он нашел шнурок на дороге и носил в кармане, собираясь отдать пастуху, да все время забывая, — и накинул на тонкую девичью шею. И, плохо понимая, что делает, с силой стянул концы, удавив не в меру любопытную девчонку. Но Дынник не бросил их, как попало, а положил детей так, словно они спят, и только потом покинул место трагедии.
Слушать откровения этого слизняка Штольцу стало противно, он достал пистолет и безо всякого сожаления выстрелил детоубийце в жирный бок, туда, где патологоанатомы обычно находят печень. Дынник охнул и осел на пол. От неожиданности Татьяна тихонько вскрикнула, но так и не успела громко закричать. Штольц приблизился к ней вплотную, прижал дуло к виску. Девушка сопротивлялась, но Штольц все-таки сумел выстрелить. Сделал все аккуратно — даже одежду почти не запачкал. Лишь несколько кровавых брызг попали на воротник надетой под плащ гимнастерки. Не очень заметно, но все-таки… Может, удастся отстирать, может — нет. На всякий случай происхождение пятен следует обосновать.
— О чем разговаривали? — оторвавшись от тягостных мыслей, встрепенулся Штольц. И не без наигранного смущения протянул: — Какая вы, право, Зинаида Евсеевна! Ну, так и быть, вам я откроюсь. Я сделал предложение Татьяне Яновне.
— И что она? — насупилась Бекетова-Вилькина.
— Согласилась.
Отличный ход. Пусть теперь думают, что Таня была его невестой. В этом случае, если он, узнав о случившемся и не выдержав тяжести утраты, упадет на бездыханное тело девушки и всплакнет, ни у кого не будет сомнений в том, что кровь на гимнастерке появилась именно в этот момент.
— Она вам правда нравится? — ревниво протянула Зиночка.
— Зинаида Евсеевна, вы задаете каверзные вопросы! — вполне натурально смутился он, поражаясь примитивности мышления этого прелестного создания. — Вне всякого сомнения, вы мне нравитесь гораздо больше. Не будь вы замужем, я бы, само собой, просил вашей руки. Но вы так счастливы в браке, что я не смею и надеяться. Не помирать же мне холостяком…
Зиночка надулась и всю дорогу молчала. Но только вышла из машины, тут же забыла, что секунду назад была обижена. Перед бараком Яворских сиял черным лаком милицейский экипаж, в котором скучал усатый сотрудник, лениво обмахиваясь папкой с делом Сааринена. Зиночка подбежала к представителю власти и с тревогой в голосе выкрикнула:
