— Откуда у Жанны эти ключи? — в голосе следователя Галкиной звучало откровенное недоверие.
— Понятия не имею, — честно ответила я. — Возможно, кузина взяла их из моей сумки, ибо мы живем в одной квартире, и я не имею привычки запирать свои вещи. А вообще-то мы с Жанной непохожи. Она на пятнадцать кило тяжелее и на семь сантиметров ниже. Забейте в гугле «Жанна Жесть» или «Орлянская Дева» и сами увидите, как выглядит моя кузина.
Мне надоело оправдываться, не понимая, в чем дело, и я повысила голос:
— Может, вы объясните, что, собственно, случилось? На каком основании вы меня допрашиваете? И где академик Граб?
— Пойдемте.
Следователь поднялась из-за стола и распахнула дверь в коридор.
— Софья Михайловна, прошу вас.
Я проследовала за Галкиной до кабинета и остановилась в дверях. В комнате царил страшный беспорядок, словно там что-то очень тщательно искали. Картины были сорваны со стен и валялись на полу, мебель перевернута, книги выкинуты из шкафов. И повсюду кровавые отпечатки огромных кошачьих следов. А в кресле, откинув голову и зияя рваной раной в горле, раскинулся бездыханный Викентий Павлович.
— Софья Михайловна, подойдите сюда, — проговорила следователь, приближаясь к залитому кровью телу.
Я подошла и увидела, что на груди убитого, прямо на слипшейся окровавленной бороде, лежит выполненная поляроидом фотокарточка. На снимке изображен насмерть перепуганный академик. Пока еще живой. И в руке Викентий Павлович держит гемму из словно бы подсвеченного изнутри зеленого камня. Гемма представляла собой половину гладко отполированного яйца размером с ладонь взрослого мужчины, на выпуклой части которого была изображена белоснежная церковь, а под ней — некие странные буквы, слагающиеся в какой-то загадочный текст. Нетрудно было догадаться, что это и есть гемма царицы Савской, о которой с таким увлечением рассказывал академик.
— Что здесь произошло? — сдавленно спросила я, начиная догадываться.
— Убийство с отягчающими, — пояснил фотограф, продолжая щелкать камерой. — Скорее всего, ритуальное.
— Ты что, специалист, чтобы давать оценки? — накинулась на фотографа следователь Галкина. — Делай свою работу и не суйся в мою.
— Эксперт сказал, что печени нет. Вырвали печень с корнем, вот я и подумал, — оправдывался сотрудник следственной бригады. — И следы повсюду. Странные следы, Людмила Николаевна. Вы не находите?
Следы походили на те, которые описывались в богато иллюстрированной английской книге академика, в которой я читала статью про людей-леопардов. Но я сочла за благо промолчать, ибо моя излишняя осведомленность непременно вызвала бы ненужные вопросы.
— Занимайся своим делом, — недовольно глядя на фотографа, повысила следователь голос. И, обращаясь ко мне, заметила: — Похоже, что вы, Софья Михайловна, привели убийцу в дом и даже сделали поляроидом снимок. Вы пособница, госпожа Кораблина. Я берусь предположить, что Викентия Павловича Граба убили за изображенную на фотокарточке гемму, потому что саму гемму в квартире так и не нашли.
Все это выглядело дико. И совершенно неправдоподобно. Но гемма, скорее всего, и в самом деле все это время хранилась у академика. Его стали пытать, и старик отдал украденное сокровище. Ибо не выносил боли.
— Это ерунда какая-то, — чуть слышно выдохнула я. — Ночью я сюда не приходила. Я дома спала.
— Но кровавый отпечаток на снимке принадлежит вам, — с нажимом произнесла Галкина. — Придется проехать в прокуратуру.
Я не возражала и даже ни капли не была напугана — понятно же, что это какое-то недоразумение, которое сейчас разрешится, и меня отпустят домой. Возможно, Жанна и в самом деле помогла своему чернокожему другу, но моя сестра не убийца — это я знала наверняка. Мы подъехали к прокуратуре, и я страшно обрадовалась, увидев живого и здорового Олега Ивановича. Я даже не думала, что главный редактор мне настолько небезразличен.
Полонский стоял в компании Жанны. Вернее, в первый момент я подумала, что это Жанна, но потом поняла, что обозналась — эту женщину я не знала. Как и Жанна, она носила очки, отвергала косметические ухищрения по улучшению внешности и одевалась так, чтобы максимально подчеркнуть свою природную сущность — пузатенькую, слегка кривоногую, с некрасивой, никогда не знавшей бюстгальтера грудью.
Олег Иванович томился у дверей прокуратуры, похожая на Жанну дамочка курила ему в лицо. Когда меня провели мимо них, Олег Иванович улыбнулся и трогательно проговорил:
— Держитесь, Соня! Я не дам вас в обиду!
Петроград, август 1921 года
Некогда Анатолий Федорович Кони являлся почетным академиком, сенатором, действительным тайным советником, членом Государственного совета, кавалером разнообразных орденов и много кем еще. Революция лишила знаменитого прокурора титулов и званий, превратив в обычного гражданина. Кони принял новый режим и, несмотря на преклонный возраст и невозможность передвигаться без костылей, согласился с предложением Луначарского вести в Институте живого слова практические занятия по искусству ораторской речи. При этом методы его были весьма оригинальны — вместе с учениками Анатолий Федорович инсценировал реальные судебные процессы, проходившие много лет назад, после чего проводил тщательный разбор ошибок, допущенных как своими нынешними учениками, так и судейскими чиновниками прошлого.
Войдя в аудиторию, в первый момент Татьяна испытала неловкость, ощутив себя в настоящем суде. На главном месте красовался «председатель судебной палаты» — упитанный юнец в студенческой тужурке. В роли «прокурора» выступала девица с румяным круглым лицом. В стороне на отлете восседал «адвокат» — черноглазый кавказец со смоляными локонами до плеч, казавшийся значительно старше остальных. А у него за спиной томился «подсудимый» — хрупкий юноша с тоскливым взором и наивным выражением лица.
Закрыв за вошедшими дверь, расторопный гонец вытянулся во фронт перед сидящим за кафедрой прозрачным старичком и отрапортовал:
— Вот, Анатолий Федорович! Привел недостающую четверку «присяжных заседателей»!
— Ну что же, коллега, займите свое место и приступим к «процессу».
Место юноши оказалось там же, на «скамье присяжных». Пока все рассаживались, Кони слабо махнул рукой, и высокая худая девица-«секретарь» развязала тесемки картонной папки и с выражением провозгласила дребезжащим от напряжения голосом:
— Слушается дело уроженца поселка Рялляля крестьянина Реймо Сааринена, обвиняемого в убийстве малолетних брата и сестры Юшкевичей.
Внутри у Тани все похолодело, сердце гулко стукнуло и рухнуло вниз. Только что прозвучала фамилия ее друзей по даче. Надо же, а она и не знала, что Юшкевичей убили. И кто? Безобиднейший Реймо! Татьяна прекрасно помнила близнецов. Одно время даже дружила с ними. Особенно с Галей. Слава казался ей слишком капризным и избалованным, хотя он охотно принимал участие в девчачьих забавах. Но играть с ним было невозможно. Каждый раз мальчишка придумывал новые правила игры и требовал, чтобы все было непременно так, как он захочет.
