Зиночка игриво махнула рукой.
— Что вы, давно забросила. Как вышла замуж за Вилькина, так вдохновение и кончилось. Думаю начать писать стихи. Как вы полагаете, у меня получится?
— Даже не сомневаюсь! — горячо воскликнул Гумилев, кивками отвечая на прощальные поклоны проходящих мимо студийцев. — Конечно, если у вас нет таланта, настоящим поэтом вы не станете, зато научитесь быть отменным читателем стихов. Что, согласитесь, не менее важно. Вы, сударыня, тоже хотите научиться писать стихи? — вдруг обратился он к Татьяне.
До этого момента девушка стояла у окна, не решаясь подойти ближе и делая вид, что смотрит на Невский проспект. Гумилев ее поразил. При ближайшем рассмотрении у него оказалось лицо степного божка и поразительные руки с длинными тонкими пальцами, похожими на бамбуковые палочки. От неожиданности Таня вздрогнула и громче положенного выкрикнула, вызвав снисходительную улыбку Гумилева:
— Очень хочу!
— Ну, так что же вы там прячетесь? — поддразнил Николай Степанович. — Подходите к нам!
Татьяна на негнущихся ногах прошествовала к беседующим и застыла в паре шагов.
— Простите, не имею чести знать вашего имени-отчества, — галантно проговорил Гумилев, сгибаясь пополам и целуя Татьяне руку.
— Татьяна Яновна Яворская, — торопливо сообщила девушка, цепенея под его необычным взглядом, как кролик перед удавом.
— Очень рад, обворожительная Татьяна Яновна, что вас влечет стихосложение, — чопорно проговорил Гумилев. — У вас невероятно поэтичное имя, у вас обязательно должно получиться слагать стихи. Как я уже говорил, в сочинительстве стихов нет ничего сложного. Научиться подбирать слова и рифмы так же возможно, как научиться любому другому ремеслу. Поэтому я и назвал свой кружок «цех поэтов». Цех! Где все ученики — подмастерья. А я — мастер. Мэтр. Синдик. Имейте ввиду — я строгий учитель. Если хотите примкнуть к моим ученикам, извольте слушаться меня безоговорочно. Я готов хвалить, но я могу и наказывать. И наказания подчас бывают самые суровые.
Он замолчал, прислушиваясь к доносящимся снизу голосам разбредающихся по домам студийцев и давая возможность обдумать его слова, и только потом сурово спросил:
— Ну что, барышни, вы готовы стать моими ученицами?
Татьяна подняла на Гумилева робкий взгляд и, ни в силах вымолвить ни слова, кивнула. Зиночка же кокетливо передернула плечами и игриво заметила:
— Я хоть сейчас готова подвергнуться любому наказанию, пусть даже самому суровому.
— Милые дамы, знакомство необходимо отметить, — не спуская глаз с Татьяны, провозгласил Гумилев. — Я страшно голоден, могу съесть быка и потому приглашаю вас в одно уютное местечко, где подают превосходные бифштексы!
Они вышли на улицу и двинулись по разобранной мостовой, перешагивая через щербатые проемы и ощущая под ногами последствия убийственно холодной зимы и непосильной дороговизны дров. Минувшей зимой замерзающие горожане, не церемонясь, растащили на дрова для печек-буржуек не только сработанные из дерева мостовые, но также и деревянные дома, сараи и другие подверженные горению постройки. Печальной участи избежали только каменные особняки, на стенах которых серели расклеенные советские газеты.
Зиночке бросилась в глаза слепо пропечатанная страница петроградской «Красной газеты», где некий репортер с ничем не примечательной фамилией Петров заходился праведным гневом по поводу объявленного «костюмированного бала и кабарэ» с входными билетами стоимостью в десять тысяч рублей.
«Для кого это? Для чего? Рабочие ходят оборванные и голые. Трудовая Россия раздета и разута, а тут господа… Стыд и позор!»
Бекетова-Вилькина тут же решила, что непременно посетит костюмированный бал, ибо неправдоподобно дорогие билеты ее невероятно заинтриговали.
Уютное местечко оказалось «нелегальной столовой», расположенной в маленькой темной квартире на Фурштатской улице, мало напоминающей ресторан. В двух комнатах — спальне и гостиной — высились столы, покрытые пестрой клеенкой. По-видимому, вид широкой кровати со взбитыми подушками не портил аппетита посетителей, ибо в помещении для сна обедающих оказалось даже больше, чем в комнате, предназначенной для приема пищи. Усадив дам друг напротив друга, Гумилев разместился во главе стола и принялся внимательно изучать нацарапанное на клочке оберточной бумаги меню. Потом, подозвав быстроглазую хозяйку, сделал заказ:
— Не сочтите за труд, принесите борщ. Пирог с капустой. Свиную отбивную в сухарях и блинчики с вареньем. С клубничным вареньем.
И, закончив перечислять разносолы, повернул голову в сторону спутниц.
— А вы? Берите, что хотите.
У Татьяны перехватило дыхание и в то же время желудок сжал голодный спазм. Последний год она питалась отварными картофельными очистками, плохо пропеченным серым хлебом и выдаваемой по карточкам селедкой, запивая нехитрые яства морковным чаем. Даже у Зиночки она почти ничего не ела — привычка к скромности, граничащей с аскетизмом, стала второй ее натурой. И потому смутившаяся девушка чуть слышно выдохнула:
— Спасибо, я не голодна.
Отчего-то Татьяна думала, что ее станут упрашивать, и очень опасалась, что придется долго отказываться, выставляя себя ломакой, но Гумилев никак не отреагировал на ее слова и посмотрел на Танину подругу. Зиночка отложила «меню» и затараторила на ухо услужливо склонившейся хозяйке:
— Будьте так любезны, принесите телячье рагу с грибами, куриный шницель и бланманже со взбитыми сливками.
Гумилев перевел двоящийся взгляд на Таню и распорядился:
— А этой барышне подадите стакан чаю, раз ее ничто не соблазняет.
За трапезой поэт говорил о стихах и с видимым удовольствием рассматривал Яворскую. А после распрощался с Татьяной, усадил Зиночку в мотор и повез в номера на Гороховую.
Бежецк, Санкт-Петербург, наши дни
Только в Бежецке я поняла, какая это величина — академик Граб. Нас не просто встречали, нас встречали с цветами. Крутившийся на перроне суетливый мужчина средних лет предоставил мне нести багаж, сам же сунул Викентию Павловичу букет гвоздик, подхватил старика под локоток и бережно повел к потрепанному «уазику», пылящемуся у здания вокзала. Усадил на переднее сиденье, дождался, пока я устроюсь на заднем, и сам сел за руль. Заглянув академику в глаза, подобострастно зачастил:
— Викентий Павлович, командуйте. Куда вас везти — в культурный центр или в гостиницу? Если устали — не невольте себя, лучше отдохните. Чтения и завтра проведем.
— Нет, отчего же, Александр Владимирович? Я вовсе не устал.
И мы поехали к культурному центру. По обилию стоящих на площади машин можно было предположить, что Гумилевские чтения — событие чуть ли не планетарного масштаба. Странное дело, но чтения отчего-то были приурочены не ко дню рождения поэта, а к дате его гибели. Возможно, оттого, что в начале апреля собираться и праздновать не так приятно, как в конце августа. Внешне культурный центр больше всего напоминал типовой ДК уездного городка, каковым, по сути, и являлся. На крыльце между колоннами суетились встречающие.
