— Зинаида Бекетова-Вилькина и Татьяна Яворская. В цех поэтов, к Гумилеву, — дерзко выпалила Зиночка, копируя голосом заносчивость вопрошавшей.
Дама отложила папиросу на щербатый край полной окурков тарелки, раскрыла толстую амбарную книгу и, макая стальное перо на деревянной ручке в старенькую чернильницу, старательно записала ответы. Закончив писать, взяла папиросу из импровизированной пепельницы, сунула в рот и, не разжимая зубов, проговорила:
— Поднимайтесь на второй этаж, за четвертой дверью направо — круглый зал. — Выпустила дым из ноздрей и насмешливо предупредила: — Только имейте в виду — Николай Степанович не любит, когда приходят в самом конце занятий.
Зиночка окинула даму презрительным взглядом и парировала:
— Николай Степанович не любит, когда приходят другие. Нам он обрадуется.
Тронула Татьяну за локоть, призывая следовать за собой, и направилась к широкой парадной лестнице, ведущей наверх. Татьяна робко ступала за ней, уже жалея, что пошла на поводу у эксцентричной подруги. Поддалась минутному порыву, разрушила свой уютный мирок, теперь летит неизвестно куда и зачем, как бабочка в огонь. Но самоуверенный вид Зинаиды придал ей сил, и Таня Яворская ускорила шаг.
На втором этаже оказалось бесчисленное множество дверей, и, судя по гулу голосов, за каждой из них шли занятия. Из наклеенной на здании афиши подруги уже знали, что институт был основан в ноябре восемнадцатого года актером и театроведом Всеволодским-Гернргроссом. Здесь работали уважаемые ученые, каждый в своей области непререкаемый авторитет — Луначарский, Бонди, Кони, Мейерхольд, Энгельгард. Ну и, конечно же, здесь преподавал Гумилев. Толкнув, как было указано, четвертую дверь, Зиночка решительно шагнула в круглый зал, в центре которого, закинув ногу на ногу и держа спину удивительно прямо, восседал на стуле Гумилев. Вид поэт имел неприступный и на расположившихся перед собой студийцев взирал свысока. Особенно строго смотрел он на вытянувшегося перед ним по стойке смирно тощего юношу, декламировавшего нараспев:
Потомки! Я бы взять хотел,
Что мне принадлежит по праву —
Народных гениев удел,
Неувядаемую славу!
И пусть на хартьи вековой
Имен народных корифеев,
Где Пушкин, Лермонтов, Толстой,
Начертан будет Тимофеев!
— Какая великолепная чушь! — хихикнула Зиночка, толкая Татьяну в бок.
Та не удержалась и тоже хихикнула. Гумилев расплел ноги, резко поднялся со своего руководящего места и деревянной походкой направился к дверям, неприязненно глядя на давящихся смехом девушек. Костюм висел на нем мешком, растянутые брюки пузырились на коленях, однако лицо было гордое и сердитое.
— Барышни, если уж вы опоздали, извольте не мешать другим! Займите свободные места.
Стараясь не шуметь, подруги прошмыгнули в конец аудитории и опустились на стоящие у стены стулья. Народу на занятиях было немного. В основном слушатели отделения состояли из восторженно взирающих на мэтра барышень, по виду из приличных семей. Было и несколько молодых людей, один из которых и стоял сейчас перед грозными очами Гумилева. С минуту учитель недовольно рассматривал тщедушную фигуру ученика в застиранной гимнастерке, окидывая взглядом с головы до ног, после чего миролюбиво произнес:
— А вы знаете, Тимофеев, совсем недурно. Только не в меру амбициозно. Осилите ли такое соседство?
Юноша самоуверенно кивнул:
— Можете не сомневаться, Николай Степанович. Соседи станут мой гордиться.
— Ну что же, буду страшно рад, если у меня в учениках окажется второй Лермонтов!
Вдохновив Тимофеева на дальнейшие поэтические подвиги, мэтр окинул цепким взглядом остальных студийцев и торжественно объявил:
— На сегодня занятия закончены. К следующему разу жду от вас стихотворение о бульдоге. В стихах попрошу использовать сложное чередование четырехстопных и двустопных хореев. Надеюсь увидеть всех вас в добром здравии в пятницу, в обычное время. — И другим, заговорщицким, голосом позвал: — У кого есть желание размяться, милости прошу в холл!
Он первым покинул класс, оставив широко распахнутую дверь в коридор. И тут же девицы подскочили со своих мест и устремились вслед за учителем. Молодые люди двинулись за ними. Зиночка заметила, что почти все побежали в холл за Гумилевым, и только несколько слушателей направились в другую сторону.
— Мы как, со всеми? — повернулась она к подруге, прислушиваясь к доносящимся из коридора смеху, топоту и громким вскрикам.
— Даже не знаю, — смутилась Татьяна, выглядывая из-за ее плеча. — Как-то неудобно. Мы никого не знаем.
— Вот и познакомимся!
Зиночка твердым шагом направилась в коридор и застала странную картину. В конце коридора носились как угорелые те самые студийцы, которые только что чинно восседали на стульях и благоговейно внимали учителю. Гумилев верховодил забавой. Он бегал вместе со всеми. Поэт и его ученики играли в салочки.
— Ну и ну! — изумленно протянула Татьяна. — А я почему-то считала, что поэты совершенно другие.
Раскрасневшийся Гумилев вдруг остановился и, махнув рукой, с одышкой прокричал:
— Ну же, барышни! Что же вы застыли соляными столбами? Бегите скорее к нам!
Зиночка тут же присоединилась к игре, Таня, все еще сомневаясь, медленно двинулась за ней. Подруга уже резвилась вместе со всеми, а Татьяна некоторое время застенчиво стояла у стены. Но вскоре дух всеобщего веселья захватил и ее, и девушка кинулась в общую кучу. Веселье закончилось так же внезапно, как и началось. Гумилев вдруг остановился и буднично сказал, глядя на покрытых испариной студийцев:
— Ну, все. Довольно. Побегали, и будет.
И скованной походкой направился в сторону лестницы. Зиночка подхватила Татьяну и устремилась за поэтом.
— Николай Степанович! — прокричала Бекетова-Вилькина в напряженную коричневую спину.
Поэт остановился и обернулся, выжидательно глядя на девушек. Приближаясь к Гумилеву, Зиночка на ходу торопливо говорила:
— Николай Степанович, вы меня не помните? Зинаида Бекетова, мы встречались в Аддис-Абебе. Я подарила вам свои картины. — Зиночка подошла к поэту вплотную и интимно добавила: — А еще вы спасли мне жизнь. Так что теперь я ваша должница.
Длинное лицо Гумилева оживилось, бледные губы тронула мягкая улыбка. И снова Зиночка поймала себя на мысли, что от его странного, двоящегося взгляда становится как-то не по себе.
— Ну конечно! Зинаида Евсеевна! Конечно, я вас помню! Вы еще так забавно на меня сердились… Вы по-прежнему рисуете?
