— Жители этого дома — жуткие скупердяи, экономящие не только на консьерже, но и на приличном домофоне, — отпирая дверь парадного входа, рассказывал Меркурьев. — Они искренне надеются, что ни один домушник не вскроет эти их древние замки, ибо замки в этом доме с секретом, а секрет давно утерян за давностью времен. И открыть замки можно только аутентичным ключом, изготовить который не возьмется ни один мастер. Может, жители дома и правы. Ибо грабителям, собиравшимся обчистить Викентия Павловича, так и не удалось преодолеть препятствие в виде входных дверей. — Он сделал большие глаза и таинственно сообщил: — Грабители пробрались к Грабу, взломав черный ход, ибо подобрать ключи им так и не удалось.
И в самом деле, ключ от профессорской квартиры тоже являл собой раритет, в чем я смогла убедиться, когда мы поднялись по широкой мраморной лестнице на пятый этаж.
— Лифт сломан, но я подал заявку, к завтрашнему дню обещали починить, — бодро маршируя вверх по широким мраморным ступеням, сообщил Сергей. — Очень рассчитываю, что и вещи академика, да и его самого тебе удастся спустить на лифте.
— Я тоже на это рассчитываю, — подхватила я, поднимаясь за Меркурьевым и не отрывая взгляда от великолепного чугунного литья перил.
— Если не починят, обязательно позвони.
— Зачем?
— Я примчусь и снесу вас с Грабом на первый этаж на руках.
— Обязательно позвоню, — улыбнулась я, и на душе вдруг сделалось так хорошо!
Сергей оказался на редкость уютным и таким надежным, что я вдруг впервые за долгое время ощутила себя спокойно. Это был тот самый душевный комфорт, которого я достигала только с помощью таблеток. И я с надеждой подумала, что я, возможно, смогла бы заснуть рядом с ним, как засыпала раньше, со сновидениями, и проснуться отдохнувшей и посвежевшей…
— Вот мы и пришли, — отпирая дверь, проговорил Сергей, возвращая меня к действительности.
Крикнул в глубину квартиры:
— Викентий Палыч, это я!
И пропустил меня в прихожую, захлопнув за собой входную дверь.
Квартира оказалась просторной и темной. Пахло кофе, старыми книгами и достатком. Книги высились на стеллажах вдоль всего коридора от пола до потолка, плавно перетекая в огромную комнату с распахнутой двустворчатой дверью, из которой выглядывал крохотный, похожий на Санта-Клауса старичок. Поблескивающие очки-велосипеды в железной оправе, алые щечки-яблочки, белоснежные усы, окладистая, кругом подстриженная борода и, чтобы сходство было абсолютным, синий бархатный домашний халат, плотно перетянутый белым поясом. Не хватало только колпака.
— Сережа? Ты не один? — забеспокоился старик, близоруко щурясь сквозь круглые стекла очков-велосипедов. — Не пойму, кто с тобой? Твоя Веденеева?
— Ну что вы, Викентий Палыч, как вы могли такое подумать! Это Соня Кораблина, из «Миллениума», работает под началом Олежки Полонского, — опуская пакеты с провиантом на кожаную банкетку, откликнулся Сергей. — Соня была так любезна, что согласилась помочь в качестве секретаря, ну и вообще, по хозяйству. Она поедет с вами в Бежецк.
— Вот как? — расстроился академик. — Ну что же, этого и следовало ожидать. Не может молодой перспективный мужчина всю оставшуюся жизнь торчать рядом с больным стариком.
— Да нет, ну что вы, Викентий Палыч! — баритон Меркурьева звучал на редкость убедительно. — Я покину вас ненадолго, только на время вашей поездки. А потом снова буду с вами.
— Как скажешь, Сережа, как скажешь, — порывисто вздохнул «Санта-Клаус». — Мне, конечно, очень хочется покапризничать, однако понимаю, что это ни к чему не приведет. Выбирать не приходится. Если ты решил отправить меня в Бежецк с посторонней девицей, значит, так тому и быть. В любом случае одному мне не доехать.
— Простите великодушно, Викентий Палыч, я вынужден идти, — с сожалением проронил Сергей. — Вот, Сонечка, продукты, отнеси на кухню. А вы, Викентий Палыч, напрасно беспокоитесь, Соня справится не хуже меня. Отдаю ключи от вашей квартиры, чтобы не возникло затруднений.
Сергей вложил мне в руку связку массивных ключей, подмигнул, чмокнул в щеку и вышел на лестничную площадку, затворив за собою дверь. Он сделал это так естественно, что я впала в ступор. Пока я стояла в совершеннейшей прострации, переживая странный поступок нового знакомого, старик подошел и, недовольно сопя, оглядел меня с головы до ног. Пригладил бороду, поправил очки и миролюбиво осведомился:
— Как этот сукин сын вас назвал, простите, я не расслышал?
— Соня Кораблина, Викентий Палыч.
— А по отчеству вас как величать?
— Софья Михайловна.
— Ну, Софья Михайловна, раз уж вам меня сбагрили, отнесите продукты на кухню и приходите в кабинет, побеседуем.
Я подхватила сумки и двинулась следом за академиком. Он шел по коридору и сопел, как старый еж.
— Вы пьете кофе? — не оборачиваясь, спросил старик.
— С огромным удовольствием.
— Тогда сварите. На кухне стоит кофемашина, там выставлен нужный режим. Мне без сахара, двойной. Себе — какой захотите, только учтите, молока у меня нет, так что капучино не получится.
— Я не люблю капучино.
— Не лгите. Все девочки любят капучино, особенно такие простушки, как вы.
Он величаво удалился в кабинет, я отправилась искать кухню, пропустив «простушку» мимо ушей. Старый человек, стоит ли на него обижаться?
Кухня оказалась в самом конце квартиры и имела черный ход, наглухо заколоченный грубыми досками. Должно быть, из предосторожности заколотили после попытки ограбления, ибо у старика и в самом деле было чем поживиться. Развешанные на стенах картины, много малых голландцев, насколько могу судить, подлинники. Расставленная повсюду антикварная бронза — я узнала несколько скульптур работы Лансере. Мебель старинная, резная, каким-то чудом пережившая революцию и блокаду и в очень хорошем состоянии. Что, конечно же, казалось удивительным, ибо в блокаду жители осажденного города мебелью топили печи-буржуйки в надежде согреться и, уж конечно, не следили за сохранностью стульев и шкафов. И паркет был в квартире аутентичный. Отличный наборный паркет с орнаментом в стиле модерн, такого теперь не делают.
Да и бытовая техника оказалась самая что ни на есть современная. Дорогая. Класса люкс. Нажав кнопку включения на сияющей хромом кофемашине, я достала из резного дубового серванта, украшенного сценами псовой охоты на оленя, тонкую фарфоровую чашку с нежным рисунком в китайском стиле и поставила на поддон. Пока аппарат гудел, продувая сопла и перемалывая зерна, я уложила ресторанную еду в стерильный холодильник, туда же отправив пакет кефира. Приготовила вторую чашку и стала ждать, пока сварится первая.
Дождавшись, поставила дымящиеся чашки на блюдца, блюдца на поднос и двинулась в кабинет. По пути заметила еще три двери, предположила, что одна из них ведет в спальню, вторая, скорее всего, в гостиную, а вот третья, должно быть, комната прислуги, в которой мне предложат переночевать. И я, конечно же, откажусь. Не потому, что обиделась на «простушку», просто не люблю спать в чужих постелях.
