Светлой памяти
Игоря Степановича Мальского
Еще бы биографию Гильгамеша выпустили.
Сайт Лаборатория фа нтастики
«Ась?» — тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот.
М. Булгаков. Мастер и Маргарита
ПРЕДИСЛОВИЕ
В серии «ЖЗЛ» с недавних пор стали выходить биографии персонажей, реальное существование которых нуждается в серьезных доказательствах. Переиздана книга А. Ф. Лосева о Гомере, вышли в свет биографии Моисея, короля Артура, Робин Гуда, Андрея Первозванного и даже придуманного тремя авторами Козьмы Пруткова. Герои этих книг находятся на стыке истории и литературной фантазии, а Прутков и вовсе принадлежит одной лишь фантазии. Появление таких псевдобиографий свидетельствует о некотором смещении акцентов в понимании самой истории. Раньше читателя интересовало социально-историческое бытие человека, жизнь которого не подлежит сомнению и хорошо документирована. Теперь же он уделяет свое внимание не столько реально жившим людям, сколько символическим персонажам культуры, и интересуется их жизнью не столько в социальной истории, сколько в истории культурных традиций, в восприятии множества людей самых разных национальностей и поколений.
Предлагаемая вниманию читателя книга о Гильгамеше
[1] находится в русле этого современного интереса, но ее персонаж имеет одну уникальную особенность. Гильгамеш — самый первый в истории замечательный человек, отделившийся от сонма богов и легендарных героев. Если выстраивать серию «ЖЗЛ» по хронологии, то книга о Гильгамеше должна значиться в ней под первым номером. Ранее Гильгамеша в истории просто нет знаменитых людей. За два столетия до него жил великий египетский архитектор и врач Имхотеп, но его работа находилась в русле деятельности фараона Джосера, и о нем самом как о личности ничего не известно. Но жизнь Гильгамеша, в отличие от жизни первых фараонов и Имхотепа, породила такой могучий отклик всей последующей традиции, что посмертное его существование стало многократно длиннее исторического. Если Б. Пастернак назвал Библию «записной тетрадью человечества», то записанные в течение двадцати веков предания о Гильгамеше, составленные на шумерском, аккадском, хеттском, хурритском, эламском, древнееврейском, сирийском, арабском языках, с полным правом можно назвать «записной книжкой» ближневосточной культуры, ее самым ярким добиблейским и внебиблейским высказыванием. Следы сказаний о Гильгамеше можно видеть и в памятниках античной культуры, и в произведениях европейских авторов XIX–XX веков. Объем рецепции текстов, связанных с Гильгамешем, постепенно приближается к объему толкований на библейские тексты.
В самом деле, герой этой книги всюду, во всех начинаниях человечества является первым. Первый политический лидер. Первый герой военных сражений. Первый строитель. Первый человек, захотевший преодолеть судьбу и избежать участи всех смертных. Первый культурный герой, оставивший рассказ о своем жизненном пути в назидание потомкам. Но Гильгамеш лидирует не только в созидании, но и в нарушении и разрушении основ бытия. Он отказывается подчиниться требованиям общинного уклада, не хочет вступать в священный брак с богиней, обязательный для каждого правителя древней Месопотамии, разоряет гнездо птицы, определяющей судьбы людей, убивает в кедровых горах стража, поставленного богами, и рубит кедры по своей прихоти. Наконец, он нарушитель еще и потому, что пытается избегнуть участи всех людей и отрицает мировой порядок, который поддерживается богами.
Можно говорить о типологии Гильгамеша в истории литературы. Трудно отрицать сходство Гильгамеша и Одиссея — юных воинов, покинувших дом и родных и отправившихся на войну, а в конце жизни вернувшихся на родину мудрецами. Правда, Гильгамеш покидает только родительский дом, своей семьи у него нет, а Одиссей не оставляет никаких записок о своих странствиях. Несомненно сходство Гильгамеша и Геракла — жизнь этих полубогов и героев укладывается в 12 эпизодов. Гильгамеш чем-то напоминает Дон Кихота: так же отрицает ход времени, так же пытается вознестись над законами и обстоятельствами, так же предпочитает месту и традиции путь и поиск и так же, как Рыцарь печального образа, терпит поражение и смиряется перед ликом смерти, становясь мудрецом. Мудрецом — но не добрым человеком. Отличие между ними в том, что Гильгамеш хочет преодолеть судьбу и время ради себя самого, а рыцарь из Ламанчи желает сделать это для спасения других. Но тогда, на выходе из первобытности, эгоизм был для культуры таким же новаторством, каким стал альтруизм в эпоху, предшествующую христианству. Поэтому можно сказать, что Дон Кихот был Гильгамешем эпохи Возрождения.
На новом витке развития культуры Гильгамеш воплощается в образе Фауста — северного эгоиста, мечтателя и искателя, прошедшего долгий путь жизненного опыта и умершего под стук лопат, которыми созидалось новое общество. Но, в отличие от Гильгамеша, Фауст захотел стать молодым только на склоне лет, а до того вел себя как мудрец и старец. Кроме того, Фауст не терял своего Мефистофеля и не тосковал о нем. Однако, несмотря на все эти различия, данные историей, можно уверенно сказать, что литературный тип героя-мудреца ведет свое родословие именно от Гильгамеша
[2].
Писать о Гильгамеше непросто: следует различать реального политического деятеля, объект культового поклонения и героя эпических сказаний. Без хронологии тоже не обойтись, поэтому необходимо отдельно изучать Гильгамеша в шумерской и в ассиро-вавилонской традициях. Однако эти традиции тоже неоднородны. Нужно различать старошумерскую литературу и памятники позднешумерской культуры, старовавилонские, средневавилонские и новоассирийские версии эпоса о Гильгамеше. Изучая каждую из эпох, оставивших свое мнение в записной тетради традиции Гильгамеша, необходимо понимать те политические и идеологические ситуации, в которых был необходим именно этот, а не иной образ Гильгамеша. А это означает, что Гильгамеш отражается в многочисленных зеркалах своего потомства — в зеркалах древнейших правителей Ура и Лагаша — Гудеа, Утухенгаля, Ур-Намму, Шульги, Ишби-Эрры, Ишме-Дагана, Саргона II, Ашшурбанапала, — а также еврейских, греческих, сирийских и арабских мудрецов. У каждого царя, у каждой эпохи свой Гильгамеш, и каждая эпоха добавляет что-то свое, совершенно особенное, к его облику и к оценке его деяний.
