Бумага должна быть такой, чтобы на ней можно было спать, как на простынях, высушенных ветром и солнцем!
Я не уверена, что спать на цифровом планшете – большое удовольствие.
Для меня заменить все книги одним аппаратом, на котором можно читать все истории, – это все равно что отменить все пищевые продукты и их размещение на тарелках и оставить только одноразовые фляги для напитков с надписями «свежая вишня», «рагу», «шоколад с орехами» или «торт с лимонным безе».
Еще я спрашиваю себя: какие слова рождаются у писателя, который стучит пальцами по клавишам, и какие у того, кто проводит линии чернилами на бумаге, которая иногда бывает скользкой, и оставляет на ней борозду или едва касается поверхности листа.
Изменились или нет человеческие слова с появлением компьютеров? Написали бы Гюго, Ламартин и Стендаль то же самое, если бы пользовались клавиатурой?
Этот мужчина вошел в книжную лавку так тихо, что я его не заметила.
А ведь на двери есть колокольчик.
Должно быть, я была поглощена открыванием коробок или чтением начальной фразы книги Брюнсвик.
Когда я подняла голову, он уже стоял передо мной и протягивал «Пять размышлений о красоте» Франсуа Чена.
Он были не очень высокого роста.
Мне было трудно определить его возраст, но он явно был не очень молод. Борода, довольно длинная и густая, и волосы, тоже густые и длинные, указывали, что у этого человека уже было прошлое.
Возле его ног лежал рюкзак. Очень большой рюкзак, к которому прилип пух.
У мужчины были красивые голубые глаза, очень подвижные и озорные; казалось, что они всегда слегка улыбались.
Этот посетитель напомнил мне Жоржа Мустаки, известного автора-исполнителя своих песен, но у мужчины не было гитары.
– Здравствуйте, мадам. Меня зовут Жак. Я бы хотел взять у вас на время эту книгу.
– Здравствуйте. Мне очень жаль, но я не даю книги на время.
– Тогда я куплю ее у вас, но, если вы позволите, верну ее вам, когда прочитаю.
– Какая странная мысль! Дайте же книгу!
– Я никого не знаю в Юзесе. Как вы видите по моему рюкзаку, я путешествую пешком; если быть точным, я паломник. Примерно месяц назад я вышел из Сантьяго-де-Компостела, а иду в Мон-Сен-Мишель. Да вот два дня назад сильная боль в икре заставила меня пойти к врачу. И он велел мне на три недели отказаться от ходьбы, если я хочу добраться до Мон-Сен-Мишеля на своих ногах. И вот я приговорен провести в Юзесе все это время, и при этом ходить как можно меньше.
– Бывают наказания и хуже. Юзес – великолепный город.
– Да, я уже чувствую его великолепие по этой роскошной площади! Так вот, я собираюсь посвятить это время чтению, но я бы не хотел нагружать свой рюкзак книгами, которые прочитаю во время этой остановки. Почему я обратился к вам с моей просьбой.
– Я вас понимаю, но мне очень неловко.
– Не смущайтесь и скажите, сколько же я должен вам за эти размышления Чена. Мне бы также хотелось, чтобы вы мне указали жилье, где я мог бы ночевать, – не очень далеко от библиотеки и не слишком дорогое.
– Я советую вам пойти к Патрику на улицу Гранд-Бургад. В это время года у него должны быть свободные места. Он сдает симпатичные гостевые комнаты по очень разумным ценам.
Жак, хромая, вышел из лавки со своим большим рюкзаком и направился на улицу Гранд-Бургад.
Позже, уходя из магазина, я взяла с собой книгу, лежавшую на столе новинок: Паскаль Рюффенах, «Больница у моря».
Так, просматривая две или три книги за неделю, мне удавалось получить представление о тех из них, о которых критики ничего не писали.
Тем, которые мне особенно нравились, я приклеивала маленький цветной стикер на обложку. И стол новинок оказывался украшен цветными флажками или короткими объявлениями, которые могли привлечь взгляд читателя.
«Перед тем как начать свой путь в Сантьяго-де-Компостела…» – было написано на синем листке, прикрепленном к обложке книги Рюфена «Бессмертным путем святого Иакова».
«Нежная грусть…» – было написано на розовом листке, отмечавшем книгу Деге «Жизнь другой».
«Больница у моря» Рюффенаха была охарактеризована так: «Размышления у моря о конце жизни».
Она – что-то вроде НЛО среди книг. Ничего не известно о том, какие события в прошлом главного героя привели его к решению провести последние дни жизни в этой больнице на морском берегу. Не сказано точно, о каком именно побережье идет речь, не названы точно имена персонажей. Одни голые воспоминания, ничего художественного. Даже фразы короткие. Слов мало, нет никаких прикрас, но есть ритм, а текст поэтичный и точный. Этот ритм совпадает с ритмом волны, которая приближается, а потом отступает, поднимается вместе с приливом, а затем откатывается и открывает прибрежную полосу.
Мне очень нравится текст Рюффенаха, и у меня появилось ощущение, что тот чертежный стиль в литературе, которым он так прекрасно владеет, полностью соответствует поиску более строгих, даже аскетических форм, которые он представляет читателям для всеобщего голосования.
На следующий день после взятия книги взаймы Жак пришел и вернул ее мне.
– Франсуа Чен действительно великий философ. Я знаю, что недавно он опубликовал «Пять размышлений о смерти», но мне еще не очень хочется готовиться к этому часу. Напротив, мне очень нужно, чтобы меня сопровождали на пути красоты!
Его глаза продолжали улыбаться, а поскольку я знала, что у него достаточно времени, предложила ему обмен.
– Но по пути из Сантьяго вы, должно быть, видели столько всего красивого!
– Вы, конечно, думаете о церквях и пейзажах, об огнях, о птицах и больших деревьях?
– Да, я думаю обо всем этом.
– Я видел все это, но, как говорит Чен, считать это красивым – один из видов конформизма. Условности требуют, чтобы мы хвалили большое дерево, закат, витраж Сулажа
[3] в монастырской церкви Конка или украшенный орнаментом тимпан над дверью часовни. Но находим ли мы в глубине наших собственных сердец путь к красоте? Повторяем мы за миллионами других людей, что Джоконда – шедевр, или она наш шедевр – тот, который переворачивает нашу душу и перекликается с нашим прошлым? То, что я действительно считал «красивым», когда шел из Сантьяго, – сам путь. Дорога, по которой до меня прошли столько людей и на которую я, делая шаг, еще раз давил своим весом, как на мебель. Этот шаг заставлял катиться камешек, который раньше оттолкнул в сторону своим башмаком другой паломник. Я люблю этот камешек. Я был лишь одним из многих, которые были до меня и будут после меня, но до сих пор я был кем-то вроде путевого рабочего: прокладывал этот путь вместе со всем человечеством, но оставался при этом отдельной человеческой единицей.
