– Она пытается тебя разыскать, мама. Она хочет сидеть в этом кафе и смотреть на свою малышку. Это какая-то схема, застрявшая в ее памяти, или еще что-то в этом роде. Просто потрясающе!
Кейти вдруг захотелось обнять мать, уткнуться носом в ее плечо. Она давно так не делала, но помнила, как тепло и уютно ей было в этих объятиях. Обнимая маму, девушка ощущала себя кем-то маленьким, крошечным – мышонком или детенышем летучей мыши. Малышом, о котором заботятся, которого никто не осуждает.
Но Кэролайн встала и одернула юбку.
– Ладно, пойду-ка я лучше посмотрю, что там происходит внизу, – сказала она. Как ей удалось так быстро обуздать свои чувства? – А тебе, Кейти, было бы куда полезнее заняться своим резюме, вместо того чтобы возиться со старой одеждой.
Нежная, ранимая Кэролайн исчезла. Как будто она только что согласилась подставить лицо солнышку – всего на секунду, – но тут же передумала, убежала в дом и захлопнула за собой дверь.
Часть вторая
Глава двадцать вторая
Игра в воспоминания становилась опасной. Сегодняшней темой была «грустная пустота», и эти разговоры могли принести Мэри боль. Она понимала – это что-то грустное и безнадежно забытое, но знала также, что деваться некуда: приближается тот день, когда воспоминания начнут покидать ее так быстро, что она сможет только чувствовать, как они утекают из памяти. В это время на нее уже будут надевать памперсы и слюнявчики. Она умолкнет.
Мэри знает, что это связано с садом.
Знает, что была лисица, которая тявкала в темноте, а где-то на верхнем этаже плакал ребенок.
Охотиться за воспоминаниями – это как пытаться что-то разглядеть за пеленой тумана. Ты осознаешь: там точно что-то есть, но не понимаешь, доброе оно или злое, да и вообще, из реального ли оно мира, а оно все движется и движется в этой пелене… Мелькает, появляется какими-то кусочками, частями…
Мэри вспоминает младенца. Новорожденная девочка спит, она теплая. Затем на ум приходят мысли о молоке, детской присыпке, гладкости кожи малышки; Мэри ощущает ее вес, когда держит ее на руках… А потом это все исчезает, уносится и сменяется толпой народа. Все стоят и смотрят на нее сверху вниз.
Но что же это за картина?
Давай, Мэри, ты сумеешь. Думай, Мэри, думай!
Она на вокзале, верно? Когда ты старуха, люди часто смотрят сквозь тебя, не замечая, но в этом воспоминании их внимание приковано к ней. Мэри ощущает заинтересованные взгляды окружающих, полные жалости.
Кто-то говорит:
– Она дышит слишком часто. Не вызвать ли «скорую»?
Я сижу на вокзале, и на меня пялятся люди.
– Может быть, это паническая атака?
Где-то в саду выводит трели дрозд, а где-то без конца плачет ребенок.
– Или шок. Иногда такую реакцию вызывает шок. С ней кто-нибудь есть? Кто-нибудь ее знает?
– Джек, – произносит Мэри. – Он знает меня.
Но, похоже, здесь никто не понимает, о ком она говорит. В итоге старуху везут в больницу, всего на одну ночь. Ей холодно. Так холодно, что ее заворачивают в серебристую фольгу, а потом ее тошнит в ведро. Мэри не может согреться несколько часов. Гипотермия – в такой теплый вечер. Как же она умудрилась?
Она не может ни понять, ни вспомнить. И теперь она вынуждена сидеть тут, наедине со своими воспоминаниями, и ждать, что будет дальше.
А дальше перед ней появляется женщина с тарелкой. На тарелке – бисквиты.
– Ты приняла таблетки?
– А вы… медсестра?
– Нет.
– А вы настоящая?
– Да, еще какая настоящая. Так ты принимала таблетки или нет?
Мгновение – и больница исчезла. Еще мгновение – и страх отступил.
Спокойный вдох – и Мэри оказалась на диване в гостиной.
Женщина с бисквитами помедлила, а затем сказала:
– Ты опять спрятала таблетки?
Она выглядела очень недовольной.
В таких ситуациях лучше всего было помалкивать и делать вид, что не расслышала вопроса. Мэри отпила немного чая из появившейся перед ней чашки, стараясь не встречаться с женщиной глазами.
– Они здесь? – женщина провела рукой под сиденьем стула. Сначала с одной стороны, потом с другой. – Так я и думала. – Она показала Мэри две белые таблетки на ладони. – Это что такое?
– Понятия не имею. Они не мои.
– А чьи же?
– Не мои, уверяю вас. А сколько бисквитов я могу взять?
– Все. Если примешь таблетки.
– Ни за что. Вы нашли их тут. Они были прилеплены к стулу.
Женщина поцокала языком:
– С ними все в порядке. Просто проглоти их.
– У меня от них голова разболится.
– Врач сказал, что это возможно, но совсем ненадолго, а потом она перестанет болеть.
– Но я вообще не хочу, чтобы она болела.
Мэри потянулась за бисквитом, но женщина подняла тарелку выше, будто Мэри была ребенком, а она – строгим родителем, который держал на расстоянии то, что нельзя трогать. Потому что маленькие пальчики не должны кое к чему прикасаться, маленькие ушки не должны кое-чего слышать, а маленькие девочки не должны забираться на деревья и целоваться с мальчишками. Они должны сидеть на стуле и вести себя хорошо.
– Отвянь, – произнесла Мэри, и ей понравилось, как это прозвучало. – Отвянь, тетя, а? Пусть придет другая. Что вы с ней сделали?
– Другая – это Кейти?
– Да. Милая малышка с рыжими волосами. – Мэри наставила указательный палец на вредную женщину. – Больше ее никто у меня не отнимет, имейте в виду.
– Господи! Я сдаюсь. Это просто невыносимо. Каждый день одно и то же!
Женщина зашагала прочь и хлопнула дверью гостиной. Наверное, думает, что она тут главная. Нет смысла даже пытаться с ней подружиться. Попробуешь взять эту вредину за руку – она тут же ее отдернет. Захочешь погладить по щеке – оттолкнет. Она никогда не отдыхает, вечно куда-то спешит. И если вот так будет всеми командовать, ни на минутку не расслабляясь, у нее может случиться инфаркт. Ей следует быть поосторожнее.
Ах, а это кто идет? Какое милое личико!
– Тебе нужно принять таблетки, Мэри.
– Кто-то мне только что это говорил.
Девочка расхохоталась:
– Мы должны сходить в кафе. На улице солнечно, очень хороший день. Ты, я и Крис – мы пойдем вместе.
– Звучит чудесно. Мне взять сумочку?
– Вряд ли мама нас куда-нибудь отпустит, пока ты не примешь свои таблетки. Она сейчас на кухне – измельчает их в ступке и собирается подсыпать в шоколадный бисквит. Хотя… может, они так будут вкуснее?
