– Тебе нужно собрать вещи, – шипит Кэролайн, делает шаг назад и облизывает губы с таким видом, словно на них что-то горькое.
Мэри опускает глаза. Кивает. Она надеялась хоть несколько минут побыть с Кейти, сказать, как ей жалко уезжать, и пообещать, что она всегда будет любить ее. Но теперь не получится.
– А поцеловать на ночь? – Мэри улыбается Кейти. – Давай я тебя поцелую, и ты пойдешь спать.
– Зачем тебе ехать на поезде? – спрашивает Кейти тихо. – Куда ты поедешь?
– Я должна вернуться домой. В свой дом.
– И ты вернешься?
– Надеюсь.
– А мне можно к тебе в гости?
Этот вопрос вызывает у Мэри боль.
– Конечно, можно. Когда захочешь.
– Нет, – выдыхает Кэролайн. – Не говори ей этого.
Она ждет, что они обе откажутся друг от друга. Хочет, чтобы Мэри собрала вещички и исчезла, а Кейти стала послушной девочкой и перестала капризничать по пустякам.
А Стиву придется сыграть свою роль. Если ему нужно, чтобы к нему вернулась его дисциплинированная жена, он не должен задавать неприятных вопросов.
А Кэролайн? Вместо того чтобы выяснить отношения с мужем и сказать ему: «Знаешь что? Мне это не по силам, мне нужна твоя помощь, я хочу, чтобы мы стали ближе», она собирается сделать вид, будто все прекрасно, будто ее отсутствие было ошибкой, которая никогда и ни за что не повторится. Ничего плохого не случилось, и говорить не о чем. Кэролайн запрет все свои чувства на замок.
Мэри кажется, будто она вышла из собственного тела и смотрит на себя со стороны: как она наклоняется и целует малышку Кейти, как в последний раз гладит ее чудесные золотые волосы.
– Я люблю тебя, – говорит она, слышит, как тоскливо звучит ее голос, и ненавидит себя за это, потому что из-за этого грустного голоса Кейти смотрит на бабушку удивленно и неуверенно.
Кэролайн хмурит брови. Она словно бы велит Мэри не распускать нюни перед ребенком, а ведь все дело в ней. Это она разлучает их навсегда.
– Я отнесу ее наверх, – говорит Кэролайн.
Мэри провожает их взглядом. Мать и дочь. Около лестницы Кейти оборачивается и машет пухлой ручкой, в темноте похожей на бледную морскую звезду.
– Прощай, – шепчет Мэри. – Прощай, моя красавица.
Глава сороковая
Ну, вот она – самая сердцевина того, по чему тосковала Мэри. Две маленькие девочки – ее дочь и внучка. Обеих у нее отобрали. И по мере того, как ее покидала память, она могла вспомнить только печаль от их отсутствия и никаких подробностей.
Кейти провела черту под записью в «Книге воспоминаний». Пустых страниц не осталось. История фотографии была рассказана – настолько полно, насколько Кэролайн смогла вспомнить ее сегодня.
Кейти была так рада тому, что Мэри наконец испытала явное облегчение.
– Все правильно, – сказала она. – До последнего слова. Теперь я все помню.
– Не могу поверить, что я так поступила, – покачала головой Кэролайн. – Сейчас мне кажется, что я то ли слышала об этом где-то, то ли читала. Как я могла натворить такое? Как могла выгнать тебя ночью после того, как ты несколько недель заботилась о моих детях?
Она озадаченно обвела взглядом комнату, словно ответить ей могли мебель и стены.
Мэри протянула руку и погладила Кэролайн по волосам.
– Тебе требовалось, чтобы я была плохая. Это ничего. Я не против.
Кэролайн повернула голову и посмотрела на Мэри.
– Мама, – прошептала она. – Прости меня. Прости.
Никто не умер тогда из-за того, что Кэролайн выгнала Мэри. Она вернулась домой и стала жить с Джеком. Стив вернулся в семью. С Крисом все было по-прежнему. Кейти пошла в детский сад. Письма больше не приходили: Мэри не писала их, потому что не хотела вмешиваться в жизнь дочери, а Кэролайн просто изо всех сил старалась снова стать хорошей мамой и образцовой женой.
И Мэри ускользнула из памяти Кейти, потому что восемь недель – это не срок в жизни маленького ребенка и, чтобы дети такого возраста что-то запомнили, им нужна помощь. Нужны фотографии, видеозаписи и семейные истории, пересказываемые вновь и вновь… «А помнишь, как мама уехала? А помнишь, когда к нам приехала пожить Мэри?» Никто не собирался рассказывать Кейти такие истории за ужином, поэтому все превратилось в тайну. Эта тайна хранилась внутри Кэролайн. Стив старательно избегал разговоров об этом, Крис вообще не знал, Кейти никто не напоминал, а Мэри со временем обо всем забыла.
Кейти закрыла блокнот и положила его на журнальный столик. Ей хотелось верить, что боль Мэри теперь отступит, ведь появились факты, за которые она могла ухватиться. А когда эти факты ускользнут из ее сознания – а это неизбежно произойдет, – то они останутся в блокноте, и Кейти снова расскажет Мэри эту историю.
Однако, может быть, стоило завести новый блокнот и переписать в него жизнь бабушки? Ведь когда Мэри окажется в доме престарелых, ее воспоминания должны будут находиться при ней, а медсестрам совершенно не обязательно читать то, что Кейти написала о себе в конце.
Она улыбнулась, встала и поцеловала Мэри в мягкую щеку. Потом заглянула в кухню, где ее мать говорила по телефону с кем-то из социальной службы, и помахала ей рукой. Кэролайн нахмурилась и удивилась.
– Куда ты идешь? – произнесла она одними губами.
Кейти указала на мир за окном, потом на мобильный телефон – дескать, буду на связи – и послала матери воздушный поцелуй.
Как ни странно, Кэролайн оказалась довольна этим беззвучным разговором.
Крис все еще стоял на воротах.
– Если хочешь, можешь вернуться! – крикнула ему Кейти через забор. – Худшее позади.
– А я могу еще погулять, если мне хочется?
– Думаю, да.
Один из мальчишек подбежал и смерил Кейти взглядом с ног до головы.
– Ты знаешь Криса?
– Он мой брат.
Кейти постаралась говорить сурово, на случай, если парень думал использовать Криса для торговли наркотиками, но тот только улыбнулся:
– Я так и подумал, у вас волосы одинаковые. Ты идешь? – обернулся он к Крису.
– Еще нет.
Парень кивнул с таким видом, будто это была хорошая новость, и вернулся к игре.
– Ты иди, – сказал Крис сестре. – Мешаешь.
«История, – решила Кейти, шагая по внутреннему двору к воротам, – это как рулон ткани или шерстяной шарф. Можно вытянуть нитку и долго рассматривать, когда она лежит у тебя на ладони. Но есть еще уйма бесчисленных нитей, переплетенных между собой, одни из которых принадлежат тебе, а другие – самым разным людям. И все места, где нити порваны или спутаны, становятся частью повествования».
