– В самолете они тоже были голыми?
– С парашютом, я же не чудовище. Давай поговорим серьезно, выкладывай.
Это не занимает много времени, я и сам удивлен очевидной скупостью моей информации. Бархатные глаза Турка внимательно изучают меня.
– Короче говоря, ты хочешь, чтобы я, как и ты, ввязался в это дело, рискнул своими бабками лишь потому, что у этого типа из Гонконга якобы есть секретная информация о том, что доллар вот-вот рухнет?
– Я не приглашаю, а предлагаю. Решай сам.
– Ты так уверен в этом китаезе?
– Вот тому доказательство.
– И этому чокнутому на воздушной подушке, живущему под водой, кто-то мог доверить информацию, недоступную для остальных?
У меня на этот счет свои соображения: Хак не является независимым бизнесменом; у него тесные связи с Пекином, и уже одно это может быть источником информации. Позже я узнаю о секретной поездке в Пекин Киссинджера, тайных контактах того времени. Как и многие другие, я прочту об этом в газетах, и мне останется лишь установить причинно-следственные связи.
Турок все еще смотрит на меня:
– И сколько ты вкладываешь в это дело?
– Один миллион долларов.
– Американских или гонконгских?
Пожимаю плечами:
– Американских.
Он присвистывает от удивления:
– И к тому же несколько месяцев назад ты заплатил мне пять миллионов французских франков за долговую расписку. Ну что ж, поздравляю. Тебе уже сколько лет?
– Шестьдесят восемь. Турок, когда в феврале мы расставались в Лондоне, ты просил привлечь тебя к серьезному делу. Потом ты напоминал мне об этом. Я ответил любезностью на любезность, мы в расчете.
– Если твоя любезность сработает.
– Если сработает, согласен.
Турок обсасывает клешню омара и качает головой:
– Я уже плачу от радости, признательность переполняет меня, Фрэнки.
– Ты меня бесишь. И перестань называть меня Фрэнки.
Он продолжает качать головой, вытирает губы, подносит ко рту бокал и с жадностью отпивает шампанское.
– Серебряный Дракон при четырнадцати к одному, хрен знает что, я это запомню навсегда! Что это была за лошадь? Шпионка Мао? Я согласен, Симбалли. Я ставлю столько же, сколько и ты, – миллион долларов. Я следил за всем, что ты выделывал и продолжаешь выделывать с Ландо. Я не знаю, что у тебя против этого парня, но ты его убиваешь. У тебя хищные зубы, детка.
Он с улыбкой смотрит на меня своими женскими глазами. То, что он делает в следующий миг, застает меня врасплох: его медвежья лапа цепляет меня за шею, и, прежде чем я успею увернуться, он целует меня в губы. Я отбиваюсь и ударяю его тем, что попадает под руку, – ножом. Лезвие слегка задевает щеку и глубоко рассекает губу. Он отступает, но заливается смехом, несмотря на рану и кровь.
– Хотел доказать дружбу, – объясняет он между приступами смеха.
– Еще раз такое повторишь, убью.
Он не сразу прекращает смеяться. Не то чтобы он испугался, это не в его духе. Но сама ярость моего отпора его поражает и обескураживает. Он прищуривает глаза:
– Ты слишком нервный, Фрэнки. Из-за кого? Это не Ландо. Я говорил тебе, что он ничтожество. Так кто же? Ял? Он тебе не по зубам. Он будет раз в двадцать сильнее, чем мы оба, вместе взятые.
Мы только начали обедать. С презрительным видом я бросаю деньги на стол и ухожу.
Я надеялся, что Сара позвонит мне, но этого, увы, не случилось. Внезапно я обнаружил, что ничтожно мало знаю о ней; она, быть может, даже не в Дублине. И ее молчание будет продолжаться до того самого письма, скорее записки, которую она отправит Лаватеру в Париж: «Скажите Францу, чтобы не беспокоился обо мне. Мне просто нужно побыть одной». Спустя время, когда я получу объяснение ее молчанию, я все пойму. Но в те дни странное поведение Сары вызывало во мне возмущение и досаду. Бросить меня в такой момент!
Так что без всякого зазрения совести я набираю лондонский номер телефона в Кенсингтоне, который вспомнил без особого труда – настолько часто я пользовался им в прошлом. Наконец слышу сонный голос:
– Сьюзи? Это Франц.
– Ради всего святого, ты знаешь, который час?
В Лондоне три часа ночи.
– Не так давно это было твое любимое время суток.
Она шепчет:
– Я теперь замужем, идиот.
– Мне нужен адрес Катрин Варль.
Тишина. Догадываюсь, что я на правильном пути: они в сговоре.
– Она же в Нассау давала его тебе, я видела.
– Она дала мне адрес в Париже, я был там и застал какого-то ненормального нотариуса-бретонца. Он принял меня за сумасшедшего и выгнал вон. Сьюзи, перестань дурачиться, иначе я приеду в Лондон и все расскажу твоему мужу.
– Что все?
– Ищи.
Если у нее такая же короткая память, как у меня, то я победил.
– Грязный ублюдок, я даже не знаю, о чем ты говоришь.
– Мне нужен ее адрес, Сьюзи.
Она так долго молчит, что мне кажется, будто нас разъединили. Наконец я слышу ее голос:
– Да ну вас к черту! В конце концов, она тоже спрашивала о тебе. Разбирайтесь сами. Деревня называется Фур-нак, это во Франции, Верхняя Луара, рядом с другой дырой, которая называется Шомеликс.
– Сьюзи, если ты будешь рассказывать мне исто…
Она повесила трубку.
Фурнак – это ничто или, по крайней мере, мало что. Надо объехать пни спиленных деревьев, отбросить комья земли, чтобы увидеть деревню, если это можно назвать деревней. Я стараюсь не сбиться с пути, подробно описанного секретарем мэрии, которому позвонил, когда находился проездом в Лионе. Из Лиона я также звонил Лаватеру в Париж, чтобы узнать новости о Саре. Однако она все еще молчала, но это было до того, как мы получили короткое сообщение, в котором она писала, что ей нужно побыть одной.
Дом большой, но в нем далеко не двадцать комнат. Я долго сигналю, но без ответа. Вхожу в огромную мрачную кухню, в которой две женщины чистят картошку. Той, что помоложе, около шестидесяти лет. У обеих усы, как у болгарок.
– Мне нужна мадемуазель Варль. Катрин Варль.
Они не отрывают глаз от работы и в упор меня не замечают.
– Вы ответите мне или я все тут разнесу?
Наконец они решили признать мое присутствие. Жест большого пальца правой руки, в которой зажат нож.
«Там». Я выхожу в сад и попадаю на заросшую травой земляную площадку, обсаженную вековыми деревьями. Отсюда открывается великолепный вид на долину. Справа – узкая дорога, которая убегает куда-то вниз. Виднеются ряды фруктовых деревьев, за ними – небольшой луг, слышится хрустальный плеск протекающей речушки. Под кронами деревьев к поляне бежит тропинка.
