— Чувствовал. Шестое чувство. Это в какой-то мере мой особый дар, и я над ним работаю.
— А какой особый дар у меня?
— Умение обольщать.
— Нет, серьезно!
— Я серьезен.
— Но умение обольщать — это не дар.
— Согласен, для большинства мужчин и женщин это скорее тактика, но в твоем случае речь идет о даре. Назови это харизмой, если хочешь избавиться от чувственного оттенка термина.
— Ах, так, значит, харизма?
Хозяин кафе поставил перед ними стаканы с напитком, и они сразу выпрямились.
— Да ты сама поймешь за время твоей учебы в Институте, что обладаешь этим даром.
— Пусть так. Но только харизма — это качество, а не дар.
— Справедливо. Но качество, практически достигшее своего предела и при этом контролируемое, — это истинный дар.
— А как ты обнаружил свой талант? — спросила Лана.
Черты его лица напряглись, он отхлебнул из стакана.
— После смерти матери, — проговорил Димитрий.
Чудесная гармония, по поверхности которой они беззаботно скользили до сих пор, безнадежно разрушилась после этих слов. Лана больше не решалась расспрашивать и молчала.
— Мне тогда было двенадцать лет.
Девушка выразила легкое удивление всем своим видом.
— Знаю, все считают, что я поступил в Институт совсем маленьким мальчиком и был сиротой. И то, и другое — верно. Только последовательность этих фактов была иной.
— Значит, когда ты пришел в Академию, у тебя была мать?
— Да. Она была наркоманкой и порой оставляла меня дома без еды на несколько дней. Забывала обо мне во время своих феерических путешествий в другие миры. И однажды Лео пришел и забрал меня. Тогда мне было пять лет. Я стал первым обитателем Маленького Института. Если честно, я почти не помню тех событий, Лео рассказал о них в общих чертах.
— И ты не встречался с тех пор с матерью?
— Она приходила ко мне два-три раза в год. И наблюдала за мной издалека.
— Ей не разрешали к тебе приближаться?
— Разрешали. Но Лео сказал, что она сама не хотела мне показываться. Не желала портить мне жизнь, огорчать. Потому что она выглядела… ну, как все наркоманы. А я тем временем быстро подрастал, учился, иначе говоря, вел радостное и приятное существование. И все же несколько раз мне удалось ее заметить и разглядеть.
— От чего она… умерла?
— Передозировка. Обычное дело. Но вот что необычно: незадолго до смерти матери я уже знал, что ее скоро не станет. Почувствовал.
— Что ты имеешь в виду?
— Как-то вечером я вдруг увидел перед собой ее лицо. Она грустно мне улыбалась. И я тотчас же понял — должно что-то случиться. Я пошел к Лео, но тот был на задании. Тогда я решил немедленно отправиться к ней.
— У тебя был ее адрес?
— Да. Я в свое время узнал его из документа, который хранился у Лео. Жила она всего километрах в двадцати от Академии. Сев на велосипед, я поехал к ней. Но за мной увязался Микаэль, который очень скоро догнал меня и заставил вернуться обратно. Я сказал о своем предчувствии, просил вместе со мной поехать к матери, однако тот и слышать ничего не хотел. Мою интуицию он счел проявлением чрезмерной чувствительности и запер меня в комнате.
— Так вот почему ты зол на него!
— Знаю, что я часто бываю к нему несправедливым, но ничего не могу с этим поделать… Это сильнее меня.
— Он даже не попытался проверить твое предположение?
— Наоборот. Он позвонил матери и, не получив ответа, связался с Лео. Тот сказал, что немедленно отправится к ней. Но когда он очутился на месте, было уже слишком поздно.
— Значит, он сделал все, что был должен.
— Верно. Но не потеряй он столько времени на распри со мной, на сопровождение меня обратно в Институт, возможно, удалось бы ее спасти.
— Мне очень жаль, — проговорила Лана.
— Да забудь ты это дурацкое пустое выражение, — пошутил он. — У каждого из воспитанников Института позади немало таких историй, и, если будешь все их выслушивать, проведешь всю жизнь, испытывая жалость.
Лана откинулась на спинку стула и сделала глоток сока. Через неделю ей предстояло в присутствии всех воспитанников рассказывать собственную историю. И она невольно осознала, что эта мысль теперь пугала ее гораздо меньше. Дело в том, что она уже не была прежней девушкой.
— А что сказал Лео?
— Сразу ничего. Он… был в страшном состоянии.
— С чего бы?
Димитрий как-то особенно печально посмотрел на Лану.
— Моя мать… была его дочерью.
У девушки поневоле вырвался возглас удивления.
— Он старался сделать все возможное, чтобы вытащить ее из этого ада. Нашел квартиру неподалеку от Института, чтобы она находилась поблизости, устроил на работу в сельский кооператив. Но незадолго до передозировки у нее случился рецидив. Лео, занятый по горло делами воспитанников, ничего не заметил. Если учесть, что ошибается он редко, Лео, можно сказать, совершил роковую ошибку — потерял собственную дочь.
— Я… ничего этого не знала… — пробормотала Лана.
— И никто не знает. Кроме старейших преподавателей Академии. А я вовсе не стремлюсь, чтобы об этом прослышали ученики. Пусть считают меня одним из них, а не внуком Лео.
— Тогда мне зачем сказал?
— Ты — совсем другое дело.
— Другое дело? Интересно, почему? — осмелилась она спросить.
— Не знаю. Я это чувствую, вот и все.
— Значит, когда ты в пятницу уходишь…
— Не только за тем, чтобы навестить малышей. По пятницам мы с Лео вместе ужинаем, по субботам — завтракаем. Он — моя семья, а я — его.
— А разве все мы теперь не одна семья?
Димитрий взял руку девушки и крепко сжал ее.
75
Дилан, взвинченный до предела, расхаживал туда-сюда по главной аллее парка. В стрессовое состояние его повергала вовсе не сама церемония и не то, что предстояло рассказать другим воспитанникам историю его жизни. Паника и разочарование подростка объяснялись отсутствием Лии. Как ему хотелось, чтобы она была рядом, ощущать ее близость, ловить благожелательные взгляды подруги, видеть ее улыбку.
Каждый раз, когда он спрашивал о самочувствии девушки, ответом ему были многозначительные смущенные взгляды, замалчивания либо неопределенные ответы насчет того, когда она все-таки вернется.
В письме она пообещала, что обязательно будет рядом в этот очень важный момент его жизни. Но церемония вот-вот должна была начаться, а Лия до сих пор не приехала. Конечно, у него не имелось оснований не доверять ей, но он понимал, что желанию Лии могло воспрепятствовать течение ее таинственной болезни, о которой никто не хотел с ним говорить.
