Димитрий посмотрел в лицо девушке, и его взгляд был настолько красноречив, что она просто не осмелилась расшифровать это несомненное послание. Он запустил пальцы в волосики малышки и поцеловал ее.
— Когда я вырасту, мы поженимся. Но пока я еще маленькая, так что можешь временно им попользоваться.
— Ты очень добра, — пошутила Лана.
— Когда ты снова придешь, Дим?
— Через несколько дней.
— Тогда возьми мою куклу, — сказала Анна, протягивая игрушку.
— Нет, ты же ее очень любишь, а я все равно не играю в куклы.
— Но тогда ты обязательно вернешься!
— Смотрю, ты свято чтишь традиции, — прыснул он.
Юноша взял девочку на руки.
— Подожди меня, я сейчас ее уложу и приду.
Выйдя из Маленького Института, Лана все еще находилась под большим впечатлением от увиденного и услышанного.
— Что за традиция, о которой ты говорил с Анной? — спросила она, показывая на куклу, которую Димитрий держал в руке.
— Небольшая уловка, которую я усвоил с детства. Когда ты хочешь, чтобы кто-нибудь к тебе пришел снова, ты ему даешь вещицу, которая тебе очень дорога. Если человек тебя действительно любит, он непременно вернется, несмотря на все преграды, поскольку осознает значимость для тебя этого предмета.
— Как мило.
— Да, в некоторых детских традициях заключен большой смысл.
— А почему деятельность Маленького Института держится в секрете?
— Руководство считает, что взрослые воспитанники не должны знать о его существовании. Все их внимание должно быть сосредоточено на их собственной судьбе. И лишь те, кому эти контакты необходимы для того, чтобы правильно построить свою жизнь, вводятся в курс дела.
— И ты счел, что мне это поможет?
— Да. У меня и раньше было желание поделиться этим с тобой. Но теперь… особенно, потому что у этих детей нет родителей. А у тебя есть мать, и, хотя есть причины для обиды на нее, все-таки она существует, а значит, можно ее простить и наладить отношения.
При других обстоятельствах Лана сочла бы это замечание неуместным и ханжеским, но она знала, что Димитрий руководствовался исключительно добрыми намерениями. Больше того, он предоставил ей возможность задать вопрос, который давно вертелся на языке. Теперь он не посмеет обвинить ее в нескромности.
— Так значит, моя личная жизнь тебя интересует? — спросила она.
— Конечно. Особенно если есть угроза, что некоторые обстоятельства могут принести вред твоему успешному развитию в этих стенах.
Соображения Димитрия показались бы ей трогательными, не будь они произнесены таким важным тоном, каким обычно «старички» говорят с новичками.
— Можно и мне задать один нескромный вопрос?
Он взглянул на нее с хитринкой:
— Полагаю, в моем согласии ты не нуждаешься?
— Ты вырос в Маленьком Институте?
— Да. Меня взяли туда еще ребенком.
Она была не против узнать об этом побольше, но Димитрий не дал ей такой возможности.
— Так значит, моя личная жизнь и тебя интересует? — задал он девушке ее же вопрос с ехидцей.
— Да. Я любопытна. Но разве любопытство не является одним из важнейших качеств, согласно доктрине Института?
— Интеллектуальное любопытство, то есть любознательность.
— Но я же об этом и говорю! Разве не обогатит меня знание о том, кто ты, откуда пришел…
— …и главное, куда регулярно отлучаюсь, ведь так?
Смутившись, Лана покраснела и отвела взгляд.
— Так ты меня видел тогда? Мне очень… жаль. Не стоило мне так поступать.
— Уж конечно. Ведь ты еще не изучила правила ведения слежки. А я поднаторел в этом искусстве и отличаюсь редкой наблюдательностью.
— Так ты насмехался надо мной, плутая по дорогам!
— Я всегда выхожу через главный вход, чтобы другие думали, что я собираюсь уйти за пределы замка. Но когда я понял, что ты за мной следишь, я специально свернул и спрятался в лесу. Потом, когда я догадался, что ты не знаешь, как пройти через ворота обратно, я вернулся, чтобы их открыть.
— Господин слишком добр. И значит, все… меня засекли? Я хочу сказать, камеры и охрана…
— Конечно. И это стало одной из причин, по которым Лео разрешил мне рассказать тебе о Маленьком Институте.
— Понятно… я полностью опозорилась, идиотка!
— Не думай так. Лео очень тебя уважает. Он говорит, что ты тонкий, умный и зрелый человек. Что ты — особенная. И я того же мнения, кстати.
Несмотря на столь лестную характеристику, в очередной раз разочарованная в себе Лана все же решила продолжить расспросы:
— Ты иногда остаешься на ночь в детском корпусе?
— И да… и нет.
— Что ты хочешь этим сказать? Занимаешься детьми, но не ночуешь там?
— Ты почти права, но больше я ничего не скажу. Не станешь же ты, в самом деле, настаивать, чтобы я сбросил весь флер со своего таинственного образа?
Лана прыснула.
— Таинственный образ! — передразнила она. — Парня просто распирает от гордыни!
— Распирает от гордыни? — расхохотался Димитрий. — По-моему, это выражение было в употреблении в середине позапрошлого века!
— Напоминаю: я — особенная!
Они стояли у подножия лестницы и собирались прощаться.
— Пока, и спасибо большое, что доверил свою тайну.
— Меня тронуло твое признание, что я… тебе интересен.
— Не обольщайся. Мой интерес — чисто интеллектуальный.
— Это к лучшему, раз мое сердце все равно занято.
Девушка почувствовала, как ее собственное сердце сжалось. Наверное, это отразилось на ее лице, так что Димитрий поспешил добавить с вызовом:
— Я — суженый Анны, ты ведь знаешь, — уточнил он, показывая на куклу.
Лане показалось, что она в очередной раз угодила в ловушку, и ей захотелось дать ему пощечину. Или поцеловать его.
— Только не забывай: ты получила разрешение на временное пользование.
— Такое уж точно не по моей части.
Димитрий расхохотался своим бесподобным смехом и стал удаляться.
— Послушай! — окликнула его Лана. — Романа знает о детях?
— Да. Она ведь тоже из старожил и часто мне помогает.
Придя в свою комнату, Лана разделась и скользнула под одеяло.
Как ни удивительно, ей было очень хорошо. Она чувствовала себя почти счастливой. Девушка перебирала в памяти все, что Димитрий рассказывал об Институте, вспоминала полные скрытого смысла взгляды и словечки, которыми они постоянно обменивались. Вспоминала, с какой нежностью он обращался с маленькой девочкой. Этот парень был поистине незауряден, исключителен. И он предложил ей… «временное пользование»…
