— Ты должна немного сбавить темп, — посоветовала ей однажды Романа. — Взяв такой напряженный ритм, ты, пожалуй, не дотянешь до церемонии клятвы.
— Я еще никогда не чувствовала себя так хорошо.
— Ты пребываешь в эйфории, что говорит об избытке эндорфина — гормона удовольствия. А это значит, что в случае опасности тело может не успеть вовремя послать в мозг сигнал.
— Слушаюсь, доктор!
— Смейся-смейся. Когда я стану самым выдающимся медицинским светилом своего времени, ты будешь умолять меня о консультации. И вот тогда я с презрением тебе откажу!
Лана покосилась на полку, где стояло множество книг по медицине.
— Уверена, что твоя мечта сбудется.
— Дело не в мечте, а в призвании. Я останусь работать в Институте и буду зализывать раны тех, кто придет сюда сломленным.
— И все бывшие ученики так стараются впоследствии для Академии?
— Судя по слухам, да. Некоторые остаются работать в администрации, другие делают финансовые вливания или просто занимаются волонтерством, если возникает необходимость. Признательность — одна из наших главных добродетелей, ведь так?
— Безусловно, — подтвердила Лана с задумчивым видом.
— А как поживает твое второе я? — поинтересовалась Романа.
— Дилан? Да вроде ничего. В конце первой недели нашего пребывания здесь ему сделали операцию, а в начале другой — еще одну.
— Знаю, исправление неправильно сросшихся костей.
— Неизвестно, что ему довелось пережить… но, должно быть, это было ужасно.
— Страдания других позволяют нам лучше оценить собственное положение, даже если твоя и чужая истории не поддаются никакому сравнению.
— Да. Его оптимизм, радость, которую он ощущает от того, что находится среди доброжелательных людей, его желание наверстать упущенное — все это вызывает у меня огромное уважение. И я говорю себе, что не вправе проявлять меньшие, чем у него, упорство и волю.
— В этом и сила нашей Академии. Все мы знаем, что в прошлом нам пришлось пройти через испытания. И те, кому удалось выйти победителем, служат примером для остальных.
— И ты знаешь, что пережил каждый из учеников до прихода сюда?
— Да. Церемония клятвы всегда сопровождается ритуалом исповеди.
— Прости?
— Это публичное выступление новичка, в котором он рассказывает о прошлом.
— Что?! — запаниковала Лана. — Кому рассказывает?
— Всем учащимся Академии.
— Да что за чертовщина! — возмутилась она. — Ты имеешь в виду, я должна поведать всему миру о том, что со мной приключилось в прошлом? — Тревога комом стиснула горло девушки.
— Это только кажется, что страшно. Уверяю, ты все сделаешь без всяких проблем.
— И не подумаю! Ни за что на свете! — взбунтовалась ее подруга.
— Успокойся же ты! Ты не обязана сделать это непременно во время самой церемонии. Можешь выбрать другой, более удобный момент, если не чувствуешь себя готовой.
— Никогда!
Романа улыбнулась и села рядом со своей подшефной, нежно взяв ее за руку.
— Ты обязательно справишься. Сначала со мной было так же. Меня бросало в жар при мысли, что я должна все это… Но потом… стоило начать, как я почувствовала себя намного лучше.
— Но это… невероятно трудно!
— Пойми, все, что здесь происходит, часть необходимой учебы для тебя.
— Что-то вроде урока?
— Вот именно. Сеансы с Лео, например. Тебе кажется, что это просто беседы, но они помогают переосмыслить прошлое, собственную личность и подготовиться к будущему пути.
Старичок и правда с тонким изяществом играл роль психолога. Он был не из тех, кто с первого момента устанавливают дистанцию «доктор — пациент». Нет, он скорее изображал наперсника, друга, доброго дядюшку, с которым каждый был бы не прочь провести время. Встречи в его кабинете ничем не напоминали сеансы психотерапии, и никто не чувствовал себя в роли больного. Он принимал у себя воспитанников с неизменным радушием и заводил с ними разговоры на самые разные темы. Да так ловко, что посетители вполне естественно переходили к оценкам — себя и других, обсуждали то или иное событие. Он контролировал беседу, чередуя моменты высказывания с моментами осмысления, делая паузы или улыбаясь, а когда этих средств не хватало, он осторожно задавал вопрос или осмеливался на замечание, которое тут же выявляло его оценку или точку зрения, либо, наоборот, действовал медленно, постепенно подводя ученика к истине. А целью этих бесед было научить учеников оформлять в «правильные» слова свои наблюдения и эмоции. Он брал каждого за руку и заставлял его рассказывать о прожитом дне, начиная с его конца, или о прошедшей неделе, тоже с последнего дня до первого, прокомментировав каждое событие. И это помогало учащимся точно формулировать мысли, приоткрывать свои чувства, вызванные той или иной встречей, уроком или событием. И благодаря этим «правильным» словам учителю и ученику удавалось создавать определенные «рамки толкования», которые позволяли им лучше понимать друг друга.
— Да, с Лео — другое дело. Я бывала с ним откровенна. Но… это потому, что Лео — это Лео, вот так! И потом, ему уже было все известно обо мне. А как сказать другим?
— Ты сразу поймешь, что они все тебе как братья и сестры. Никто не осудит тебя, потому что каждый в прошлом познал отчаяние. И все они находятся в состоянии альтеризма, как говорит учитель философии, то есть им доступно ощущение «быть другим». И тебе не придется испытать ни стыда, ни боязни по отношению к ним, точно так же, как и они не испытают их перед тобой, если ты спросишь об их прошлом.
— Это правда? Я могу спросить?
— Можешь.
Было видно, что Лана сомневается.
— А вот…
— Продолжай, — уверила Романа с улыбкой.
— Ну, я хотела…
— Узнать обо мне?
— Я и правда часто задавала себе такой вопрос. И как тебе…
Романа снова ободряюще улыбнулась.
— Не стесняйся. Мне больше не трудно об этом говорить. Я научилась не только с этим жить, но и спокойно обо всем рассказывать. И потом, мы ведь подруги.
— Спасибо, мне очень приятно, — проговорила Лана.
Романа улеглась на кровати возле нее, взяла соседку за руку и уставилась в потолок, словно там собирались демонстрировать фильм.
— Меня изнасиловал отчим.
Зловещая суть этой короткой фразы, а также слово «изнасиловал» вызвали в Лане огромное смущение. Тем более что Романа произнесла это без каких-либо эмоций, будто журналистка, сообщающая о давнишнем факте.
— И моих сестер тоже.
Воцарилось молчание, полное вопросов. Лана задала первый, пришедший ей на ум:
