Ответа директор так и не дождался.
— Ну, давай выходи, мы закрываемся.
А что ей остается? Она, конечно, выйдет. Вот только как себя вести, что сказать, если они с ней заговорят? Как дать понять, что она не испугалась? Попытаться их урезонить? Пригрозить, что она пойдет в полицию, и плевать на их видео?
Она должна выйти, проявив твердость и самообладание.
Лана решилась. Они ее увидели, выпрямились, переглянулись. У нее подкашивались ноги, но она взяла себя в руки и высоко подняла голову.
2
ДИЛАН
Наказание длилось уже больше месяца. Запертый в сарае, он ходил взад-вперед, голодный, встревоженный, измученный. В прошлую ночь подросток почти не спал. Крысы, привыкшие к его присутствию, настолько осмелели, что приближались к нему чуть ли не вплотную, а одна даже скользнула у него между ног. Отогнать-то он их отогнал, но остаток ночи провел без сна, все время оставаясь начеку.
Раньше отец никогда не оставлял его в сарае надолго.
Обычно бывало так: он затаскивал его в сарай, избивал и закрывал на ночь, на сутки, реже на два-три дня. Потом, когда тот ему был нужен, приходил и освобождал его.
— Будешь здесь торчать, пока не поймешь, что к чему! — взревел отец, запирая его на замок.
Но что он должен был понять? Дилан уже очень долго задавал себе этот вопрос.
Удары, он их почти не ощущал. Тело во многих местах было покалечено от постоянных побоев, особенно пальцы рук. И все труднее и труднее было ими владеть. А все из-за последнего изобретения отца.
Столкнувшись с нечувствительностью подростка, когда он избивал его огромными ручищами или ремнем, отец нашел другой способ вырвать у «щенка» крики боли. Он хватал сына за руки и принимался выворачивать пальцы один за другим, пока не раздавался хруст. Тогда Дилан кричал. И не столько от боли, сколько от страха, что не сможет больше владеть руками. Как он тогда будет работать и как научится писать? Ведь Дилан верил, что когда-нибудь он будет жить нормальной жизнью, что у него появится возможность наверстать пропущенные школьные годы, которые он проводил на полевых работах. Он пойдет на учебу, как его братья, будет заниматься, получит право играть во дворе, посещать столовую, короче, жить, как другие.
Все это будет с того дня, когда его простят.
Но за что? Он все время пытался понять, в чем он был виноват, но так и не мог. Наверное, в раннем детстве он совершил какую-то страшную оплошность, за которую его наказывали все эти годы и которая вызывала такую ярость у отца, да и не только у него — мать никогда не защищала сына, а братья лишь опускали глаза вниз, когда отец тащил его в сарай. Как бы он хотел узнать, в чем он все-таки был виноват, но вот досада, он никак не мог этого вспомнить. Отец называл его идиотом, скотиной, которой учеба на пользу не пойдет, хотя Дилан был убежден, что мог бы учиться не хуже братьев. Как бы он радовался, будь у него ранец, карандаши, тетрадки…
Но в ожидании прощения он должен был искупать свою вину, выдерживать побои и помогать старшим на ферме. Отец всегда заставлял выполнять порученную работу в срок, уложиться в который было трудно, угрожая, что лишит его пищи и снова изобьет. Но в том жалком состоянии, в котором Дилан теперь находился, справиться с заданием отца и вовсе было невозможно. Вот уже месяц, как ему было запрещено появляться в доме. И все из-за пропавшей курицы. Но он-то был ни при чем! Может, ее утащили воры, может, стянула лисица. Но для отца все было яснее ясного: виноват он, Дилан. Убежденный, что парень украл птицу, чтобы съесть тайком, отец избил его с еще большей жестокостью, чем обычно. А поскольку сын так и не заплакал, он в конце концов вывихнул ему палец. Первые два дня Дилану совсем не давали есть. Мать принесла еду лишь на третий день. Поставив перед ним тарелку, она с тревогой посмотрела на сына, и он увидел в ее глазах слезы. Но и тогда мать ничего не сказала.
Подросток услышал, что кто-то скребется в дверь, и подошел, прихрамывая.
— Дилан?
— Я здесь, — ответил он братишке.
— Как ты?
— Ничего.
— На-ка, возьми.
Под дверью ребята вырыли маленькую ямку, чтобы Лиам при случае мог передать Дилану немного еды, которую удавалось стащить. Лиам, младший брат, был единственным, кто ему помогал. При любой возможности ребенок подходил к двери сарая, иногда и с пустыми руками, чтобы перекинуться парой слов.
Дилан схватил упаковку песочных палочек в шоколаде, снял обертку и с наслаждением принялся за лакомство.
— Мне удалось в школе обменять их на полдник. Только обертку спрячь, не нужно, чтобы ее увидели.
— Не беспокойся. А что означают буквы на ней?
— ТВИКС, — прочитал братишка.
Дилан тихонько повторил, чтобы запомнить.
— Ну, так все-таки, как ты?
— Да хорошо, нормально.
— Сильно он тебя побил?
— Нет, только вот палец. Но я его вправил, и сейчас уже лучше.
— Я… не знаю, что делать, Дилан, — признался мальчик. Было заметно, как он сильно расстроен.
— Ничего, не беспокойся за меня, я привык.
— Он все твердит, что это ты украл курицу.
— Да что бы я делал с этой курицей! Может, он думает, что я съел бы ее сырой? Ладно, ступай, нельзя, чтобы тебя здесь подловили.
— Дилан?
— Что?
— Молись Богу. Если будешь хорошо молиться, Он тебя услышит.
— Но Он слышит, как я ору, когда отец меня бьет, но что-то ничего не делает.
— Не говори так, это грех.
— Иди уже.
Пленник доковылял до дальнего угла сарая, где оборудовал себе что-то вроде лежанки, набросав на доску соломы. Возле нее стояли несколько неловко вырезанных деревянных фигурок, с которыми подросток играл, когда время тянулось уж слишком медленно. Он опустился на колени и взял в руки гвоздь, заменявший ему ручку, положил перед собой обертку от «Твикса» и начал выцарапывать буквы на деревянной дощечке, произнося их про себя. Закончив, он улыбнулся, довольный результатом.
— Смотри, Дин, я продвигаюсь потихоньку, — сказал он, обращаясь к своей любимой фигурке.
Потом, немного успокоенный, он вспомнил слова братишки.
— А если и правда помолиться? Ты как думаешь?
Он сделал вид, что слушает ответ деревянного друга.
— Да, верно, я ничем не рискую, если попробую.
Закрыв глаза, Дилан соединил изуродованные руки.
— Отец наш небесный, если Вы меня слышите, помилуйте меня! Сделайте так, чтобы родители меня простили за грехи, которые я совершил в детстве, так, чтобы я пошел в школу и больше не был идиотом… И чтобы отец мой… умер.
Подросток прервал молитву. Нет, он не должен просить Бога о смерти отца, хотя часто об этом мечтал. Сколько раз у него возникало желание взбунтоваться, схватить вилы и проткнуть его насквозь или взять лопату и раскроить ему череп. Наверное, отец прав, когда говорит, что его сын одержим бесом. А иначе чем объяснить, что тот желает смерти собственному родителю? Никто не вправе этого желать. Но почему отец так его ненавидит? И что он должен понять в конце концов? Какое такое преступление он совершил, чтобы заслужить столько ненависти и не иметь права на прощение?
