И в ее руках я наконец начала плакать. Потому что знала наверняка, что Сара – моя лучшая подруга, моя сестра – не вернется домой. Ее мама никогда ее вот так не обнимет.
Я любила Сару. Люблю больше, чем, возможно, полюблю кого-то еще. И ненавижу то, что кто-то из вас, читающих это, решит, что я пытаюсь очернить ее память, рассказывая правду. Этого я хочу меньше всего. Я хочу, чтобы Сару помнили, но как человека, каким она была на самом деле, а не каким ее хочет видеть мир.
Поэтому повторяю, если вдруг до сих пор неясно: в тот день Сара не надевала цепочку; не вела себя в последние минуты храбро или героически. Мы, напуганные маленькие девочки, забились в кабинку, и это не меняет того, сколько значила ее жизнь. Со стрелявшим разговаривала Келли Гейнор, найденный на полу полицией крестик принадлежал ей.
Она приехала в кафе на двадцать минут позже назначенного времени. Я ее сначала даже не узнала. Пока она не подсела ко мне за стол и не достала вместо приветствия из сумочки пачку сигарет.
– Итак, – сказала она, прикуривая одну прямо посреди кафе. – Чего ты хочешь?
Мне понадобилась минута, чтобы найти нужные слова. Ее когда-то длинные иссиня-черные волосы теперь были острижены под каре и высветлены. Подводка для глаз сменилась на черные очки в квадратной оправе. Губы были накрашены темно-фиолетовой помадой, а из-под ворота футболки выглядывали черные линии татуировки. Она вроде набрала килограммов десять, это сделало лицо более округлым и сказалось на увеличившейся груди.
Сегодня никто из смотрящих новости трехлетней давности или читающих форумы о преступлениях точно не узнал бы в ней Келли Гейнор, пережившую стрельбу в округе Вирджил. Так, наверное, и было задумано.
– Привет, – наконец сказала я, когда удивление прошло.
– Привет, – повторила она, в голосе послышался намек на поддразнивание. – Что тебе нужно, Ли?
– Ох, я, эм… Я хотела узнать, как ты поживаешь.
Она затянулась и, прищурившись, выдохнула.
– Ты отправила мне десятки имейлов и пять голосовых – даже не хочу считать все сообщения, – чтобы узнать, как я поживаю? Серьезно?
Я закашлялась и попыталась отмахнуться от дыма. Честно говоря, не понимаю, как она до сих пор может курить. Этот запах слишком напоминает мне нашу уборную. За несколько минут до начала стрельбы. До того, как мир изменился. Сидя в этом кафе, я уже чувствовала, как ускорилось мое сердце, а кожу начало покалывать, как что-то захваченное уголком глаза превращалось в нечто зловещее.
Когда к нашему столику подошел официант, я так сильно испугалась, что чуть не соскочила со стула и не рванула к двери. Но мне удалось сохранить спокойствие, и я расслабилась, когда он сказал:
– Мисс, вам придется это отложить. У нас не курят.
Она вздохнула, затянулась в последний раз и отложила сигарету, ни слова не сказав мужчине, который посмотрел на меня с выражением на лице «она это серьезно?» Интересно, до этого ему когда-нибудь приходилось просить кого-то не курить? В кафе это уже так давно запрещено, что я была потрясена, когда она попыталась.
Когда он ушел, Келли сказала:
– Значит, ты хочешь знать, как у меня дела. Отлично. Все хорошо. Если не считать одну придурошную, которая меня преследует.
– Тебя кто-то преследует?
Она недвусмысленно посмотрела на меня.
– Ой. – Я сглотнула. – Прости. Я просто очень хотела с тобой поговорить.
– Насчет чего?
Я закусила губу и покрутила трубочку в холодном кофе.
– Ты слышала о родителях Сары?
– А что с ними?
– Они пишут книгу.
Она пожала плечами.
– Ну и отлично. И как это связано со мной?
Я озадаченно посмотрела на нее и поморгала.
– В смысле… это связано с Сарой. Со стрельбой и тем, что произошло в тот день в уборной. Понимаешь, цепочка? Полагаю, в книге упомянут и тебя.
– Вполне вероятно.
– Тебя это не беспокоит? Что об этом снова заговорят? Что подумают… что так история… – Я пыталась найти верные слова. Келли смотрела на меня, словно я самый раздражающий, самый глупый человек на всей планете. Возможно, так и было. Наконец я выпалила: – Ты разве не хочешь, чтобы люди знали правду?
Она поднялась.
– Мне нужен кофе.
Я смотрела, как она подошла к стойке, слышала, как заказала большую порцию черного кофе. Честно говоря, я была рада услышать в ее голосе столько же презрения и раздражения в разговоре с баристой, сколько она вложила в разговор со мной.
Вернувшись на место со стаканом в руке, она проигнорировала мой последний вопрос. Вместо этого сказала:
– Теперь меня зовут Рене.
– Эм, хорошо.
– Это второе имя, – объяснила она. – А еще я сменила фамилию. Написала через дефис фамилии родителей. Гейнор-Маркс. Мама взяла свою девичью фамилию, когда развелась с папой. Так вот, теперь меня зовут Рене Маркс.
– Мне, эм… Мне нравится. Хорошее имя.
Да, я знаю. Прозвучало до боли нелепо. Но я понятия не имела, что сказать. Как принято реагировать, если кто-то сообщает тебе о смене имени? Мне теперь называть ее Рене? Именно это она пыталась мне сказать? Если бы я так не нервничала, то придумала бы что-то получше, чем «хорошее имя».
Келли-Рене? – как будто и не слышала меня. Продолжила говорить, словно я ни слова не сказала.
– Мои друзья знают, что я из округа Вирджил, – сказала она. – Самые близкие. Все остальные думают, я из Иллинойса, так как именно туда мы переехали в мой выпускной год. Но даже близкие не знают, что я была там. Я всем говорю, что мы переехали до стрельбы. Они не задают вопросов. Да и зачем? Сомневаюсь, что многие из них вообще помнят, кто такая Келли Гейнор. А если и помнят, то не знают ее. Они знают лишь единственного человека из округа Вирджил – Рене.
– Значит, ты не рассказала правду никому из своих друзей?
Она сделала глоток кофе.
– А какова правда, Ли?
– Я… Я не знаю, – призналась я. – Знаю лишь, что цепочка не принадлежала Саре. Знаю, что она ничего не сказала ему, и то, что услышала Эшли…
– Эшли? Так слухи распустила эта тварь?
Я поморщилась.
– Она не такая плохая, как ты думаешь. Вообще-то, она очень хороший человек.
Келли закатила глаза.
– Да мне плевать, какой она человек. Но ты права. Эта цепочка не принадлежала Саре. И это я разговаривала с этим придурком. Это как минимум часть правды. Но нет. Я не рассказала своим друзьям. Три года уже никому не рассказывала об этом.
