Кто-то из родителей воспротивился, чему я была рада. Я не хотела видеть там его имя. И не хотела видеть его рядом с именем Сары.
– Ли, – произнес голос за моей спиной. Я оглянулась и увидела Майлса, одетого в обычную черную футболку и поношенные джинсы. Мы секунду просто смотрели друг на друга. Несмотря на все произошедшее летом, мне было странно разговаривать с ним на территории школы. Я ждала этого знака, который доказал, что теперь все изменилось.
Он пожал плечами и жестом попросил меня следовать за ним. Мы побрели сквозь толпы учеников к столовой, у которой стояли Иден Мартинез и Денни Лукас, прислонившись рюкзаками к стене. Иден тянула темную волнистую прядь волос и выглядела слегка зеленой, как будто ее вот-вот стошнит. Денни стоял, сжимая обеими руками резиновую ручку трости так, словно, если понадобится, был готов использовать ее как оружие.
– Справа от тебя подходят Ли и Майлс, – сообщила ему Иден.
– Привет, ребят, – поздоровался Денни. – Странный денек, да?
– Самый странный, – сказала я.
Возможно, самым странным было стоять с этой троицей. Мы были чудной компанией, которая не имела почти ничего общего. Иден была старше нас на год. И до стрельбы мы все тусовались в совсем разных кругах. Но я могла находиться рядом только с этими людьми и ощущала себя частью только этой компании.
Эшли окончила школу в мае, доучившись в больнице и на дому. Тем утром она отправила всем нам сообщение, пожелала удачи и сказала, что можем ей звонить. Интересно, чувствовала ли она себя одинокой, хотела бы оказаться здесь с нами, а не смотреть новостные отрывки нашего возвращения в школу? А возможно, она была рада, что никогда сюда не вернется. Интересно, а что бы чувствовала я, окажись в ситуации, когда мне, единственной из всех, не надо возвращаться в школу.
Точнее, не единственной.
Я осмотрелась в поисках вспышки сине-черных волос или рюкзака с черепами.
– Кого ищешь? – спросил Майлс.
– Келли, – ответила я.
– Келли Гейнор? – уточнила Иден. – Ты разве не слышала?
– Не слышала что?
– Она переехала. – Иден убрала руку от волос и принялась ковырять ногти. – Вся ее семья. Бабушка видела, как они несколько дней назад загружали вещи в фургон, перед их домом табличка «Продается».
– Что? – Вопрос прозвучал, словно кашель. Мое горло вдруг сжалось. Как бывает после укуса пчелы, пока мама не вколет эпипен
[4]. Я постаралась дышать, но раздался звонок, резкий и громкий, заставивший всех нас подпрыгнуть от испуга. И легче совсем не стало.
Мимо по кабинетам устремился рой учеников, и я схватила Иден за руку. Она дернулась, сжалась. Но мы обе быстро пробормотали извинения.
Никому из нас не нравилось, когда его касаются без предупреждения, даже друзья. Тогда было еще хуже. Любое внезапное движение казалось угрозой. Нам всем пришлось научиться быть осторожными друг с другом.
Когда звонок затих, мне удалось выдавить несколько слов.
– Келли… Келли?..
– Она уехала.
Позже, на собрании, директор не стал говорить о новой политике нулевой терпимости к насилию. Или о гражданских исках, поданных против школы. Он сосредоточился на единственном позитивном, что смог найти.
Он сказал, что, к удивлению школьного совета, в старшую школу вернулись все бывшие девятиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, а наш новый девятый класс стал самым большим в истории школы. Он сказал, мы все вернулись в нашу школу. Он сказал, мы не позволим победить страху или ненависти. Он сказал, это – наш дом.
Но вот о чем он умолчал: вернулись почти все ученики.
Все, кроме одного.
Я провожу много времени в Интернете, читая про убийство. Это нечто вроде хобби. Или привычки.
Началось все через месяц после стрельбы, в одну из тех ночей, когда сама мысль о сне в темной комнате пугала так, что ее невозможно было измерить. Я прошла по коридору в гостиную и впервые за несколько недель включила компьютер. Мама старалась держать меня подальше от СМИ, но я слышала то одно, то другое от остальных выживших. И хотела знать, что говорят о Саре.
Одна ссылка вела к другой, третьей, четвертой. После каждой статьи или поста в блоге я нервничала все больше, все больше паниковала. Сердце колотилось, глаза щипало от слез. Но я не могла остановиться. Понимала, что надо. Понимала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но это было круговоротом, из которого я не могла выбраться.
В итоге я оказалась на форуме о стрельбе, где писали, что это был заговор. Десятки комментаторов пытались продемонстрировать «доказательства» того, что ничего не было. Что это правительство пыталось нас разыграть, чтобы забрать у всех оружие. И все выбегающие из здания подростки – включая меня – были обычными актерами катастроф. «Конечно, это бутафория, – сказал один из комментаторов. – Руководствуйся разумом, Америка».
…конечно…
…разумом…
В шесть утра мама застала меня у монитора плачущую, с красными глазами.
– Ли, что ты делаешь? – спросила она.
– Как они могут такое говорить? – спросила я ее, чувствуя спазм в горле. – Они говорят, этого не было. Как они могут так говорить, мам? Зачем они это говорят?
– Ох, Ли, детка…
– Зачем они так говорят?!
Я толкнула стол сильнее, чем хотела, и монитор поехал, с грохотом врезался в стену. Я начала паниковать и задыхаться от слез.
В тот день мама не пошла на работу и позвонила моему психотерапевту. Мы решили увеличить дозу лекарств и количество часов терапии. Еще мама установила лимит на использование Интернета и разрешила мне пользоваться телефоном только тогда, когда я оказывалась вне дома без нее, хотя иногда я выбиралась тайком, пока она работала или поздно возвращалась. Я чувствовала себя жалкой, но идея была навязчивой, а я знала, как очищать историю поиска.
Если вы задаетесь вопросом, где все это время был мой папа, значит, у нас есть что-то общее. Его никогда не было в моей жизни. Моя мама забеременела, когда была подростком, а отцу было слегка за двадцать. Он сбежал до моего рождения, и за это время я получала от него только чеки на алименты, назначенные судом. После стрельбы я думала, он появится на пороге нашего дома. Считала, новость о том, что его дочь стала частью чего-то настолько ужасного, пробудит в нем отцовский инстинкт. Но этого не произошло.
Маме всегда приходилось играть роль двух родителей. Иногда я гадала, не испытывает ли она двойную боль за произошедшее со мной. Мне кажется, я больше злилась на него за то, что он не находился рядом с мамой, когда мне было совсем плохо, чем на его отсутствие с самого моего детства.
