Над океаном задул ветерок, и флотилия парусников продолжила путь.
Общение – основа нашей жизни. Джонатан главным образом общался с клиентами. Но о каких реальных взаимоотношениях можно говорить, когда речь идет о людях, от которых чего-то ждешь? О тех, кому не говоришь правды, чтобы получить их подписи? Ну и что? Ничего ужасного в этом нет…
– Есть такие, кто думает, что могут жить, ни от кого не завися, и их счастье зависит только от них самих. Грандиозное заблуждение.
Марджи подалась к Джонатану, и на ее лице заиграла знаменитая хитрая улыбка.
– В твоем теле живут пятьсот тысяч видов микроорганизмов.
– Но я этого не ощущаю.
– Около ста миллиардов населяют кишечник.
– Перестань – фу, какая гадость.
– Бактерий, живущих в тебе, в сотни раз больше, чем клеток в твоем теле.
– Замолчи, а то мне уже захотелось принять антибиотик.
Марджи улыбнулась:
– Порой мы нуждаемся в тех, кого привыкли считать врагами.
– Что еще ты собираешься мне преподнести?
– Эти бактерии защищают тебя от вредоносных организмов, из-за которых ты можешь серьезно заболеть. Глушить их антибиотиками означает сделать себя очень уязвимым. И потом…
– Что?
– Есть еще кое-что, – сказала она таинственным тоном.
Джонатан нахмурил брови.
– Бактерии, живущие в твоем кишечнике, ответственны за изрядную дозу серотонина. Без них ты ее не получишь.
– А что такое серотонин?
Марджи разглядывала его несколько секунд, выдерживая многозначительную паузу.
– Гормон, который дает тебе возможность чувствовать себя счастливым.
16
Остин Фишер сощурил глаза и легонько тряхнул головой, пытаясь отогнать воспоминания и сосредоточиться на настоящем моменте. Прошлого больше нет. И нечего к нему возвращаться. Он взял в руку теннисный мяч и сжал его пальцами, сосредоточившись на возникшем ощущении. Это ощущение принадлежит настоящему, и только настоящему. Однако через несколько секунд образ датского игрока снова возник перед глазами, и снова послышался его чуть гнусавый, противный голос, дающий интервью CNN.
Остин Фишер просто машина – машина для завоевания побед.
Все из-за ревности. Именно ревность толкнула этого спортсмена-неудачника всколыхнуть в нем ужас, давно похороненный внутри.
Соберись – ты же профессионал.
За всю карьеру ему часто доводилось слышать, как комментаторы говорят очень неприятные вещи. Но это было частью игры, и он научился не особенно близко принимать к сердцу их реплики. Конечно, он всякий раз раздражался и даже злился, но тут было другое. Никогда еще это не затрагивало его так глубоко. Но почему? Почему именно сейчас? Почему как раз в ходе турнира, который должен проложить ему дорогу в спортивные анналы?
Машина для завоевания побед, лишенная всякого чувства, – в этом и состоит его сила.
Как они могут быть к нему так несправедливы? Как могут сбрасывать со счетов всю ту громадную работу, которую он проделал, годы тренировок, упорный, ожесточенный труд без отдыха и поблажек? Зачем же одним взмахом руки перечеркивать все его усилия?
В этот момент в комнату, озаренную ярким светом, вошел Уоррен. Гостиная виллы, снятой на время турнира, выходила застекленными дверями на бассейн. Улыбка быстро сбежала с лица Уоррена, когда он посмотрел на теннисиста.
– Что-нибудь случилось?
– Да нет, все в порядке, – отозвался Остин ровным, прекрасно выверенным тоном.
Уоррен секунду разглядывал теннисиста, потом уселся на подлокотник кресла напротив.
– Это… это все тот датчанин, да?
Остин на несколько секунд застыл, потом кивнул и недовольно поморщился. Лучше уж рассказать Уоррену о своей слабине. Если начинаешь что-то скрывать от тренера, это до добра не доведет.
– Я давно выбросил и его, и его слова из головы, но они вернулись и преследуют меня.
Уоррен прищурился:
– И что тебя беспокоит?
Остин на секунду задумался, чтобы понять, что происходит у него внутри.
– Я снова вспоминаю несправедливость, и это меня огорчает, отвлекает внимание. Короче, волнует.
– Обычно такие штучки приводили тебя в бешенство, – с озабоченным видом сказал Уоррен.
– Обычно такие штучки отпускал какой-нибудь журналюга, и я действительно бесился. Но тут – теннисист, такой же, как я, и это меня расстраивает, сам не знаю почему. Это ранит.
Уоррен помолчал несколько мгновений, потом встал с места:
– Через пару минут ты будешь над этим смеяться. Когда-то в прошлом, занимаясь предпринимательством, я много работал над такого рода проблемами. Контекст разный, но схема одна. Там это касалось прежде всего людей, которые не могли забыть несправедливого упрека начальника или злопыхательства коллег с длинными языками.
Он взял с низкого столика графин.
– Хочешь водички?
Остин кивнул. Уоррен налил два стакана и протянул ему один.
– Говоришь, в память возвращаются его образ и слова… А в какой форме? Расскажи-ка поподробнее.
– В какой форме? Ну… Как бы это сказать… Я вижу его голову, как на экране телевизора.
– А на каком расстоянии от тебя ты ее видишь?
– Как это?.. Она у меня в голове, а не на расстоянии…
– Ну да, но если бы тебе надо было разместить этот мысленный образ в пространстве, ты бы куда его поместил? Где бы он оказался?
Остин сосредоточился. Трудно ответить, куда ты поместил бы воспоминание.
– Я бы сказал… метрах в трех от меня.
– А какого размера?
Остин секунду поразмыслил, стараясь вызвать в памяти воспоминание.
– Внутри квадрата метр на метр.
– А цвет? Черно-белая гамма? Изображение контрастное или размытое?
– Цветное, контрастное. И цвет лица у него был как у пьяницы. Портил весь кадр.
– Изображение застывшее или движущееся?
– Это фильм. Я мысленно пересматриваю фильм с его интервью.
– O’кей. А голос? Опиши голос, каким ты его слышал.
– Сильный, хотя и гнусавый. Его рассуждения без конца крутятся у меня в голове.
– Хорошо. А теперь возьми и отодвинь его изображение, ну, скажем так, метра на четыре или на пять.
– А зачем?
– Меняя ракурс и расстояние, ты меняешь и свое представление о предмете. Отодвинь изображение на четыре-пять метров.
Остин вызвал в памяти образ теннисиста в движении и мысленно его отодвинул. Потом утвердительно кивнул.
