Джонатан выключил радио и уселся в ротанговое кресло возле открытого окна спальни на втором этаже дома. Он посмотрел на океан и глубоко втянул в себя воздух. Ищи в себе, сказала Марджи. Не так-то это легко – найти счастье внутри себя, когда весь мир завертелся вкривь и вкось. Трудно отвлечься от того, что все на свете идет не так.
Он попытался отогнать от себя дурные мысли. Ну почему общество развивается так нескладно? Его охватило смешанное чувство гнева и бессилия. Надо было дослушать репортаж до конца. Может быть, журналист имел в виду, что имеется петиция, которую надо подписать прямо сейчас, а может быть – и проект манифеста. Надо будет порыться в Интернете.
Ищи в себе. Джонатан на несколько мгновений закрыл глаза, пытаясь создать пустоту в сознании. Когда же он их снова открыл, то увидел на голубом утреннем небе побледневшую луну. Луна… Анжела… Их долгие вечера в саду незадолго до рождения Хлои. Они часами разговаривали о звездах, о том, как переустроить мир. Анжела… Трудно в этом сознаться, но ему ее не хватало. Несмотря на скопившуюся в душе горечь и против нее, и против их несправедливого разрыва, основанного на нелепых упреках. Что он мог сделать, если ему попалась нянька-нимфоманка? Но Анжела ничего не желала знать. В непримиримой принципиальности она была верна себе. Точно так же когда-то она упрекала его в том, что он слишком много работает и мало времени уделяет семье. «Я для тебя вообще не в счет», – заявила она однажды. И не понимала, что он делал все это ради нее. Ради нее и Хлои.
Джонатан встал и нашарил в кармане куртки бумажник. Вот уже несколько лет он не видел эту фотографию, но знал, что она прячется где-то здесь. По иронии судьбы она выскользнула из его страховых документов. Он осторожно ее взял, и у него защемило сердце. В то время он снимал Анжелу только на черно-белую пленку. Так она выходила боле похожей и более трогательной. На этом снимке она была в белом кружевном лифчике, и аппарат схватил непередаваемо очаровательное выражение ее лица, когда она с наигранным гневом протестовала, не желая, чтобы ее фотографировали. Брови нахмурены, а глаза смеются, и все вместе совершенно неотразимо.
В это время в дверь постучали, и на пороге появилась тетушка Марджи с подносом в руках. Джонатан украдкой сунул фото в рукав.
– Кофе заказывали?
– Марджи, я тебя обожаю.
На подносе стоял прелестный фарфоровый кофейник, две чашки и бутылочка виски. Как видно, Марджи напрашивалась в гости. Она подошла поставить поднос на маленький столик возле окна, но неловким движением чуть было его не опрокинула. Джонатан быстро вытянул руку, чтобы помочь – фотография выскользнула из рукава и упала на землю. Он проворно поднял ее и уже собрался заговорить о чем-нибудь другом, как послышался мягкий голос Марджи:
– Ты ведь так и не перевернул эту страницу, а?
Он не ответил.
Она разлила кофе и пододвинула чашку племяннику:
– Держи, мой хороший.
Джонатан взял чашку. От кофе исходил крепкий, бодрящий аромат.
– А если взять и рассказать ей все, что ты чувствуешь? – тихо спросила она.
Джонатан слегка напрягся, помолчал несколько мгновений, потом отозвался:
– Напрасный труд. Мы с ней уже сто раз и говорили, и обсуждали. Я сделал все, чтобы доказать, что ее упреки в мой адрес ни на чем не основаны. Напрасно.
– Я не об этом. Я не предлагаю тебе что-то объяснять, просто расскажи, что у тебя на душе.
– Разве это не одно и то же?
Она вздохнула:
– Бедный мой Джонатан, ты столько лет прожил в браке, а женщин совсем не знаешь.
Джонатан озадаченно на нее взглянул.
– Женщине не нужны твои рациональные доводы по поводу создавшейся ситуации. Объяснять, вечно объяснять… Ах, мужчины вообще ничего не понимают… Все, что ей нужно, – это услышать, что ты ее любишь и никого, кроме нее, не любил…
– Но это нелогично…
– Да плевать на логику, когда речь идет о двоих! Тут вопрос чувства, а не математики!
Джонатан долго молчал. Нет, он не понимал, как сможет снова заговорить об этом с Анжелой. Да она его просто выгонит. А ему очень не хочется стать посмешищем. Нет, этот вопрос надо закрывать и быстро менять тему разговора.
– Я слышал по радио возмутительный репортаж. О промышленном животноводстве. Вот где ужас!
– Ох…
Он снова сел и откинулся в кресле.
– Тяжело обрести внутренний покой, когда живешь в эгоистичном и жестоком мире, с которым приходится все время бороться.
Марджи присела на подоконник, посмотрела на племянника и перевела глаза куда-то вдаль, за окно.
– Это верно, – сказала она. – Мне тоже от таких новостей становится грустно.
Утренняя дымка окружала ее лицо мягким сиянием, под цвет бледным тонам платья. А морщинки на лице были похожи на еле заметные трещинки на оконном стекле.
– И тем не менее, – снова заговорила она, – негодовать против того, что побороть не можешь, разве не означает открыть ворота депрессии?
Это замечание поразило Джонатана, словно перед ним поставили зеркало, где отразилась малоприятная реальность.
Он молча глядел на тетку. Что правда, то правда – в такой ситуации он чувствовал себя до ужаса беспомощным, и это его мучило.
– Конечно, надо, чтобы кто-то восставал против скверных общественных порядков, а не сидел сложа руки и не вздыхал обо всем, что происходит, продолжая жить своей незаметной жизнью как ни в чем не бывало.
Марджи бросила на него сочувствующий взгляд.
– В тысяча девятьсот тридцатом году один протестантский теолог ввел в оборот замечательную молитву. Одни говорят, что он вычитал ее у Марка Аврелия, другие – что у Франциска Ассизского, но это не важно.
– И о чем молитва?
– «Господи, дай мне силы изменить то, что можно изменить, и спокойно воспринимать то, что изменить нельзя, и дай мне мудрость отличить одно от другого».
Несколько мгновений Джонатан пристально на нее смотрел.
– Что до меня, то я не могу оставаться в бездействии. В жизни необходимо видеть все в процессе развития, а не упадка.
– Это-то я понимаю. Но что ты хочешь со всем этим сделать? И что конкретно ты делаешь?
Джонатан поднял на нее глаза:
– Я со всем этим воюю. Насколько могу, отказываюсь от этого. Я борюсь…
Он помолчал, снова забрался в кресло, а потом сказал:
– Но временами я себя спрашиваю, к чему все это.
– Вполне возможно, что ни к чему.
– Спасибо – ты поднимаешь мой моральный дух.
Марджи глубоко вздохнула:
– Когда борешься с чем-то, бывает, что укрепляешь то самое, с чем борешься.
