До меня доносится тихий неуверенный стук, и я точно знаю, что это не Марион. Она без спросу заходит в мою комнату, как к себе. Скорее всего, это папа. Мы редко видимся в последнее время, между нами натянулась струна неловкости и непонимания. Стук повторяется – так же неуверенно и смущенно.
– Войдите, – громко произношу я.
Ручка медленно поворачивается, и в комнату заходит Алекс. От неожиданности я подскакиваю с подоконника и смотрю в осунувшееся лицо брата.
– Я боялся разбудить тебя, – тихо говорит он.
– Нет, я не сплю, – торопливо и слишком громко отвечаю я.
– Я завтра уезжаю, мне надоело спать в отеле… Не против, если я войду?
– Конечно! – опять очень громко.
Я волнуюсь и не знаю, как себя вести, что сказать. Мы не оставались наедине с тех самых пор, как произошел несчастный случай.
– В детстве, когда тебе было страшно, ты часто приходила спать ко мне, – вспоминает он, и уголки его губ приподнимаются в грустной улыбке. – И не просто приходила – ты будила меня и требовала перенести половину своих игрушек, чтобы они ночью не скучали и не плакали. Как я ненавидел твои визиты! Но ты была таким щекастым чудом, что отказать тебе было невозможно. Поэтому все медведи, куклы и прочая ерунда на ночь переезжали на мою кровать вместе с хозяйкой.
– Я помню, – шепчу я, не сразу поняв, что Алекс пьян.
В голове мелькает воспоминание из детства: его сонный образ с недовольным, но добрым взглядом. С всклокоченными волосами, под завязку нагруженный моими игрушками. И я, маленький генералиссимус, который требовал забрать еще и большую зеленую лягушку. Алекс объяснял, что у него в руках она не поместится и, если он попытается ее взять, все игрушки упадут. Но я была упрямой, и в итоге он всегда уступал: ему было лень спорить со мной. Алекс попробовал достать эту самую лягушку и оказывался прав – из его рук валилось все. Он строго смотрел на меня, а мои глаза были на мокром месте. Все заканчивалось тем, что он собирал всю кучу заново, а лягушку хватал зубами.
Сейчас, глядя на своего брата, я понимаю: иногда он слишком добрый. Он никогда ни в чем мне не отказывает.
Алекс подходит ближе и неуверенно поводит плечами.
– Я могу лечь? – спрашивает он.
Я чувствую сильный запах алкоголя.
– Ложись, – растерянно отвечаю я.
Он направляется к моей постели и смотрит на помятое одеяло, поверх которого лежит тарелка с печеньем и раскрытая книга.
– Перечитываешь «Гарри Поттера»?
– Да, захотелось магии, – признаюсь я.
Алекс берет с моей тарелки шоколадное печенье и довольно хмыкает:
– Я сразу почувствовал запах, как только порог квартиры переступил. Сама готовила?
– Нет, Марион испекла. Она королева вкусняшек, – неловко поясняю я.
Алекс кивает и с полным ртом соглашается:
– Правда вкусно.
– На тумбочке есть стакан молока, – предлагаю я.
Он с благодарностью смотрит на меня и берет почти полный стакан.
– Почитаешь мне, Эль? – просит он, слегка качаясь из стороны в сторону.
Я взяла книгу. Алекс лег рядом и положил голову на мою подушку. Пустая тарелка из-под печенья лежит на полу у кровати. Марион будет счастлива узнать, кто его умял. В какой-то момент мне кажется, что Алекс заснул, и я умолкаю. Нужно его накрыть. Я тянусь к пледу, сложенному в ногах.
– Это ведь я рассказал тебе о Гарри Поттере? – В ночной тишине голос Алекса звучит глубже обычного.
– Да, ты привез из Лондона эксклюзивное издание, с золотыми страницами и красиво оформленное.
Он хмыкает:
– С палочкой и картой мародеров!
– Да! – подхватываю я. – И еще шарф в цветовой гамме Гриффиндора. Мама запрещала мне с ним спать, боялась, что я ночью задушу себя. А я носила его весь день и не снимала на ночь. Почему? Но мама была непреклонна! В итоге каждую ночь мы спорили, а потом привязывали шарф к изголовью кровати.
– Да? Я не знал об этом, – задумчиво бормочет Алекс.
Я молча киваю, лихорадочно соображая, что еще ему рассказать. Но он опережает меня.
– Знаешь, а ведь я мог показать эту историю своему ребенку.
Я с грустью смотрю на брата. Он ловит мой взгляд и отводит пустые глаза.
– Мне так стыдно перед тобой, Эль. Я до сих пор не могу поверить, что младшая сестренка нашла окровавленное тело в моей квартире. В голове не укладывается, как это получилось. И когда я совершил ошибку: когда не позвонил тебе, как обещал, или три года назад, когда хотел порвать с Мано, но не смог.
Он замолкает. Я тянусь к нему и обнимаю его за плечи.
– В этом нет твоей вины, – тихо говорю я ему на ухо.
Он качает головой в ответ.
– Конечно, есть. В том, что мой ребенок мертв. В том, что ты увидела то, что пятнадцатилетние девочки видеть не должны. В том, что сделала Мано. Во всем этом – лишь моя вина, Эль. – Алекс поворачивает голову и смотрит мне в лицо. – Знаешь, три года назад я сидел с ней в машине. Отчетливо помню тот вечер: мы ехали из ресторана и остановились перед ее домом. Я ужасно нервничал весь ужин, так как принял твердое решение поставить точку в наших отношениях. И я начал разговор, намекая, что наши отношения не развиваются так, как мне хотелось бы. В какой-то момент, глядя в ее глаза, полные смятения, я осознал, что не могу этого сделать. Я просто не смог порвать с ней, потому что мне стало стыдно. Я не смог бросить девушку, но ирония в том, что я сумел довести ее до самоубийства, – нервный смешок слетает с его губ, в пьяном голосе столько боли. – Знаешь, имея, мы ничего не ценим, а потерявши, плачем, – тихо заканчивает мой брат и закрывает глаза.
Я глажу его по волосам и очень хочу помочь. Но я не знаю как. В какой-то момент понимаю, что нельзя помочь человеку, невозможно успокоить чужую душу, забрать терзания, боль, чувство вины. Человек должен сам найти в себе силы. Глядя на своего брата, я мечтаю о том, чтобы ему хватило сил выкарабкаться, чтобы однажды он смог простить себя и избавиться от груза вины. Не знаю, возможно ли это и получится ли у меня самой, но я сильно надеюсь, что да.
* * *
Марион падает носом в мою подушку и невнятно бормочет:
– Я заберу ее? Она пахнет Алексом.
Я молча киваю и разглядываю свой шкаф, в котором почти нет свободного места. Такое огромное количество вещей, аж дурно.
– Он правда сказал, что печенье вкусное? – в миллионный раз переспрашивает моя сестра.
Я закатываю глаза, но она этого не видит, с головой утопая в подушке. Уверена, на ее лице блуждает счастливая улыбка.
– Да, он сказал, что Марион – лучший, самый талантливый пекарь печенек в мире! – с сарказмом заявляю я, и мне в голову летит та самая подушка.
