– Мы душу твою видели белую. Ее и боялись. На черном-то, хорошо белое видно. Заметно.
Мы оба замолчали. Птицы с ее лица соскользнули и запорхали между нами. Забились в испуге.
Я начал холодеть. Ноги закололо и свело судорогой. А потом и тело выгнулось дугой. Начался приступ. Гейду спокойно смотрела на мои страдания. Вздохнула. Поняла, что сам не справлюсь. Сжалилась. Подняла руки, забирая боль.
– Белый волк говоришь? – нехотя спросила она, уясняя что-то для себя.
– Да! – закричал я, закрывая глаза и ломаясь от нового приступа боли. – Да!
А когда открыл глаза, то увидел темень вокруг непроглядную. Теснота сжимала и давила со всех сторон. Короткая шерсть оленины тревожила пылью и затхлостью, от едких запахов щекотало в ноздрях, в горле и ушах. Тело ужасно чесалось. Захотелось сесть, но не смог. Попытался раздвинуть руками тесноту вокруг себя и захрипел в бессилье. Да где же я?! Где? Что со мной? Правая рука с трудом приподнялась, борясь за каждый сантиметр пространства, и начала упираться в мягкие шкуры. Тесно. Неудобно. Я что, в них завернут, как в кокон? Для чего? Вылезти.
Я начал задыхаться. Рука, ужасно боля, извернулась и легла на грудь. Пальцы защипали шкуру, пытаясь найти крохотную дырочку и расковырять ее. Внезапно провалились в щель. Зашевелились где-то на свободе. Вернулись. Поползли по груди дальше, исследуя шов, и прямо напротив носа обнаружили очередную стяжку. Жилы долго не поддавались. Закаменели, зачерствели. Ноготь на указательном пальце свернулся, и рана засаднила, затерзала и так паникующую душу. Между пальцами стало мокро от крови. От холодной крови.
Дышать. Как же я хочу дышать.
Пальцы расшатали каменный шов, расширяя дырку и я тут же высунул в нее нос. Дышать.
Первый вдох не получился. Легкие не вбирали в себя воздух. Я разучился дышать? Но я хочу. Очень хочу дышать.
Нос не мог вобрать в легкие воздух. Он ничего не мог.
Темнота перед глазами стала красной. Грудь судорожно поднялась несколько раз и затихла. Сознание уходило. И тут шов лопнул. Перед глазами мелькнуло лезвие, потом оно залезло ко мне в рот, раздвинуло челюсти, ломая зубы так, что нёбо наполнилось кровью. А потом в него влезла жесткая горловина фляги, и адская вода обожгла пищевод.
Легкие дернулись, и вместе с кровью, спиртом и крошевом зубов в меня вошел первый глоток воздуха.
Дышу.
Я дышу.
Это… это просто необыкновенно снова задышать. Спасибо. Всем.
Сердце учащенно стучало в груди. Лезвие ножа вспарывало шов, освобождая тело от шкур.
Я свободен.
Вместе с забытым чувством пришел холод. Тело содрогнулось от вспышки мелкого озноба. Яркий свет резанул по глазам. Я поднес кисть к глазам, спасаясь от терзающего мозг белого пятна и вздрогнул. Глаза моргали. Но я видел в белизне свою исхудалую кисть. Тонкие пальцы. Неестественные руки, обтянутые кости пожелтевшей кожей.
Это я?
Белесый туман не уходил, мешая глазам видеть. Однако, я четко понимал, что передо мной сидит девушка. Темная фигура колыхалась.
Утонченная. Изящная. Я знал ее.
– Малика? – прошептал я. – Мадмуазель Малика, что со мной?
Девушка наклонилась вперед. Черты заострились. Нет. Не турчанка. Привиделось. Старше. Малика совсем девчонкой была. Одета странно. Сказала что-то непонятное, словно прочирикала. Нахмурилась. Сдвинулась с поля зрения, исчезая. Завозилась. Казалось, вечность прошла. Вернулась с чашей. Пар поднимается. Обмакнула пальцы, жир стекает, стала осторожно растирать меня. Не чувствовал ничего. Смотрел на свои мослы. Страшно. Я не мог таким быть.
– Кто вы? – спросил тихо на французском языке, благо все знают. Не среагировала. Повторил на русском. Среагировала сразу.
– Так Евдоха же. Лежи, барин, не разговаривай. Олений сыр это. Первое средство от хвори.
Я полежал, подумал, потом тихо произнес:
– Карху?
Миска выпала из рук молодой женщины. Ударилась о мою грудь, наверное, ломая ребра, топленый сыр расплескался, потек по боку, защекотал.
Лопарка сидела без движений долго и молчала. Черные глаза ее полыхали отсветом красного пламени очага.
– Дед жив?
– Хворает. Лежит. Не встает почти. Умирает.
– Ясно. Теперь ты нойд?
Девушка окаменела. Ничего не ответила. Привстала. Исчезла. Задремал. То ли от сыра – сытый запах, то ли впал в бессознательное состояние от бессилья. Очнулся от кашля старческого. Надрывается. Хрипит. Странно, что человеку хуже, чем мне. Открыл глаза. Хорошо не Прохор сидит, а дед, старый шаман. Рядом верная внучка. Все закономерно, так и должно быть – встало по своим местам. Чирикают между собой. Сначала слова отдельные стал различать, потом речь:
– Он помнит нас. Он всё помнит. Как такое возможно? Ты же говорил, что он всё забудет, если очнется.
– Выходит я ошибся. Эти русские сильнее, чем другие. Прошлый британец сразу сдох. А у этого сильная душа. Крепкое тело. Хороший сайвугадче. Проводник помнит только то, что видела сильная и хорошая душа. Вот и разгадка. Ответ на твой вопрос.
– Душа? А тело? Да он в теле был не раз! Важно другое. Ты подтверждаешь? Он действительно помнит всё? Я думала, души не имеют разума и памяти. Поэтому они выбирают камни. Специально. Для всех удобно. Мы их вытаскиваем, когда надо.
– Раз в камни могут, то почему не могут в мир вокруг? Эх, ты – шаман. Как ты дальше будешь без меня.
– Может быть ты съешь его душу? Смотри, какой он сильный. Тебе как раз нужны силы. Мне кажется, он слишком опасный.
– Теперь, когда мы всё знаем? Нет. Он нужен нам. Без него ничего не получится.
– Что же делать? Я не представляю.
– Ничего. Успокойся. Нашли на него эмерик. А потом поймай мне десяток мышей. Мне очень нужны новые души. Но не его. Я истощен.
– Нашли сам! В последний раз.
– Карху, в чем проблема? Это всего лишь простой эмерик. Ты будущий великий шаман и не можешь наслать забвение? А если бы я попросил северный ветер?
– Нет. Ну, ветер я могу. А вот эмерик. Я ведь люблю его. Вдруг это помешает.
– Не придумывай. Какая любовь? Еще скажи, что понесла от сайвугадче.
Карху потупилась.
– Сам не придумывай, дедушка.
– Вот-вот, не юли. Эмерик и мышей. Я больше не могу. Силы покидают меня. Я… разбит.
Шаман исчез с поля зрения. Я не мог повернуть шею и понять куда он делся. Кажется, я ничего не мог.
– Пить, – сорвались с губ непривычные слова. Карху опять вздрогнула. Напугал ее своей просьбой? Нет. Просто попросил попить на родном для неё языке.
– Давно ты нас слышал? – спросила она, поя меня брусничным соком. Каждый глоток давался с большим трудом.
