Я попытался проморгать веки. Ресницы с треском отрывались, оставаясь в корке льда. Видеть стал лучше. Да, я в веже: дыра в потолке, но от холодного очага дым костра вверх не поднимается. Никого нет.
Зверь слегка надавил на стену и шкуры опасно провисли под тяжестью.
Сейчас пойдет на прорыв.
Я внутренне сжался и машинально поднял правую руку. Почерневшие пальцы сжимали револьвер. Не знаю, чему больше удивился: оружию, кускам плоти на пальцах или покрытому коркой льда лыжному костюму. Шесты с треском начали ломаться, шкуры разлетелись, и в шаткое жилище ввалились несколько заснеженных людей.
– Кажись нашли, – сказал первый, скручивая с лица края башлыка
[9], чуть приоткрывая мохнатую шапку. – Я же говорил – был след.
– Вот ведь Егорка, молодец, знатный следопыт. Опять получит премиальную чарку от благородия. А то и часы!
– Да куда ему часы! Мал еще больно! Он же во времени не разбирается!
– Мне бы часы очень пригодились! Я бы в деревне с часами погулял по центральной! – стал мечтать Егорка. – Я бы их и не заводил. Берег бы!
Я опустил руку с револьвером, устал.
– Живой что ли? – протянул удивленно голос. – Чудеса. Мотай, Егорка, за урядником и скажи каюру, чтобы нарты подогнал.
Я прикрыл глаза. Солдаты, не дожидаясь старшего, расстелили тулуп, уложили и закутали тело.
– Что тут у вас? – урядник начал с того, что кого-то толкнул и на лыжах въехал в развороченную вежу. – Нашли тело бергмейстера? Молодцы! А вежу-то зачем так разворотили, креста на вас нет что ли? Мы же не басурмане. Закоченел? Отмучился, бедолага. Давайте вытаскивайте! Пока не стемнело, надо в город успеть! Заметет же! Живо стараться! Что еще?
– Так ведь, Захарыч, живой он.
– Как живой? – урядник наклонился. Снял варежку и теплой рукой стал щупать пульс на шее, пристально заглядывая в глаза.
– Я и говорю живой, а вы не слышите, – отозвался бойкий солдат Егорка.
– Да ты, Захарыч, револьвер попробуй у него отними! Мне не дал.
– И мне не дает. Ваше высокоблагородие, слышите меня? Сейчас мы вас погрузим. Олешки быстрые! Домчат и глазом не моргнете!
Я моргать не мог, но шутку оценил.
– Плохо будет, если мы его сейчас потеряем. Возьмем грех на душу. Егорка! Где каюр?
– Господин урядник, погонщик не идет сюда! Из местных же он!
– Как не идет? Что за препоны вы мне тут строите? – удивился урядник, распрямляясь. Его лыжа наехала на мою ногу. Не почувствовал.
– Через слово понятен. Лопочет по-своему. Дрожит сильно. Боится. И олени его дрожат. Нервные, того и гляди сорвутся. Когда уже все русский выучат?! Дикари.
– И что он там лопочет? Ты что-нибудь понял?!
– Да, что-то про святилище, которое мы сломали, про духов, которые поклонялись медведям. Говорит, что в северное сияние здесь мертвые в бубны стучат да пляшут. Может в зубы ему дать, а то до сих пор бормочет и не остановится? Слышите, аж завывает! Я хотел сам упряжку подогнать, да он как начал упираться, плачет. Говорит, обратно дорогу теперь не найдем! А как не найдем? Город вон за той грядой сопок. Да и следопыт я в отряде первый.
– Так! Живо к каюру и не дай ему сбежать! Пока мы не подойдем. А то точно дорогу обратно не найдем. Павлов! Хватай тулуп с другой стороны, потащили. А вы двое! Чините вежу и нагоняете нас!
– Захарыч, как же… Да, зачем? Кому она нужна?
– Зачем чинить-то? – поддержал другой солдат. – Мы же православные, что нам их святилища? Нас бубнами, пляшущими девками и чертями не устрашить. У нас свой Бог. Верный.
– Да. У нас свой Бог, – урядник покосился на него, перекрестился, вздохнул и добавил:
– И сейчас он нас покинул.
* * *
Зеркальная вспышка ослепила глаза. Заморгал часто, восстанавливая картину. От меня отклонился человек. На голове странное зеркало с дыркой посередине. Глаза смотрят через круглые очки внимательно и осуждающе. Нахмурен. На черный сюртук накинут белый халат.
– Ну-с, голубчик, с возвращением.
Рядом с хмурым мужчиной появился старик градоначальник. Всплеснул руками, говоря:
– Ну, что же вы, Иван Матвеевич! Как же так? Склады мои обещали проинспектировать, пушки посмотреть.
– Так посмотрю, – прошептал я. Горло пересохло. Врач поднес к губам алюминиевую кружку с теплым отваром, дал напиться.
– Пейте. Это на бруснике. Первое средство. А вы не нервничайте так, Петр Кузьмич. Сядьте. Сейчас я его слушать стану.
– Посмотрит он, – проворчал старик. – Десяток солдат обморозились, пока вас, сударь, искали. Если бы не опытный урядник, никогда бы к городу не вышли и не довезли бы вас. Плутали и ходили вокруг города, не видя его. Никак черт заставил кружить! Кстати, двойное чудо! Надо бы молебен заказать.
– Почему двойное? – не удержался я от вопроса, оглядывая серую палату. В углу в печке горят поленья. На плите огромный чайник закипает.
– Первое, что нашли вас. Второе, что довезли вас и не померзли дорогой. Молебен! – старик развел руки и пожал плечом.
– Да, лучше бы не довезли, – вставил своё веское слово хмурый доктор.
– Да что ж вы такое говорите! – встрепенулся старик.
– А я всегда за правду! Больной должен знать свой диагноз! Чтоб не надеялся ни на что. Дышите, не дышите, – ледяной стробоскоп заскользил по горячей груди. Я смотрел в глаза строгого доктора и ничего в них хорошего для себя не видел.
– Хорошо, – сказал доктор, – хорошо, что вы попали в мои руки. Дело дрянь, конечно, но, братец мой, знали бы вы, сколько я родов принял! Сколько детишек на ноги поднял! Это при такой-то детской смертности! Это дорогого стоит. Меня еще долго вспоминать будут. Жаль, только вас на ноги не подниму!
– Может не стоит так откровенно? – подал голос старик градоначальник.
– Так вы акушер что ли? – спросил я. – Или детский доктор?
– А, вы, сударь, думаете, что в вашем случае – это имеет значение?! Как вы, кстати, себя чувствуете?
– Думаю, я брежу, – подумав немного ответил я. – Горячка.
Доктор удовлетворенно кивнул.
– Поправляюсь? – предположил я, видя чужое внимание.
– Отнюдь! Сейчас сестра вам капельницу поставит, а пока укол. У вас на сердце были жалобы?
– Нет.
– Какие аллергии помните?
– Никакие.
