– Что? – спросила Кайла.
– Ну, тебе это наверняка не понравится, но…
– Что? – повторила она.
– Она стёрла программу – ту, с помощью которой изменила состояние у всех людей. Она сказала, что оставить её – искушать судьбу; она не хотела, чтобы кто-то другой сделал с ней то, что она сделала со всеми. Она также стёрла все результаты исследований по квантовым состояниям сознания, до которых смогла дотянуться, в том числе твои бэкапы в облаке.
– Вот дерьмо, – сказала Кайла. Но потом улыбнулась холодной гримасой психопата. – Как хорошо: никаких причин для сожалений. Что сделано, то сделано.
– А как с тобой? – спросил я. – Твой брат хотел вернуться в состояние Q2 и, я полагаю, вернулся. Он говорил, что так ему больше нравится. А тебе? Ты хочешь остаться психопатом? – Я махнул рукой в сторону двери и гостиной за ней: – Потому что я ведь могу сделать для тебя то же, что ты сделала для меня: выбить в классическое состояние, а потом оживить как Q3. Конечно, есть риск, что ты так и не очнёшься, но…
– Что бы ты сделал на моём месте? – спросила Кайла.
Я сам поразился тому, сколько горечи было в моём ответе.
– Ты лишила меня права сделать этот выбор самому.
– Котелок, – сказала Кайла. – Семь миллиардов чайников. Чёрные
[111].
Я отвёл взгляд.
– Но вообще, – сказала Кайла, – поживём и посмотрим. Это ведь никогда не поздно сделать, верно? Но пока нет уверенности, что на политическом фронте всё хорошо, я думаю, что предпочту остаться такой. Ну, ты понимаешь: готовой к действию.
Я посмотрел на неё и подумал о нас: два корабля, что блуждали в квантовой ночи.
– Райан теперь Q3, – сказал я.
– Нет, она проделала такой же сдвиг, что и я, и…
Я покачал головой:
– Вики тебе солгала; Райан была Q1, когда Вики тестировала её на пучке.
– Ох, – сказала Кайла. И потом, через секунду: – То есть что, за ней теперь нужен будет глаз да глаз? Ну дела.
– Ну, – ответил я, – если ты считаешь, что не сможешь за ней присматривать…
– Что? Хочешь её забрать?
– Да, – твёрдо ответил я. – Хочу.
Кайла некоторое время качала головой, потом пожала плечами:
– Да запросто, почему нет? Мне будет легче жить.
Моё сердце забилось быстрее.
– О’кей, хорошо. Можно я возьму её с собой, когда поеду обратно в Виннипег? Я хочу повидать Верджила.
– Кого? – спросила Кайла.
Ну да. Я ведь не говорил ей, как его зовут.
– Верджила, – повторил я. – Моего сына.
* * *
Тревис уже хорошо управлялся с ходунками, и поэтому однажды поздно вечером я вывез его далеко за город в прерии; он совершенно не разбирался в астрономии, и я предложил его обучить. Луна, с её Инь и Ян Океана Бурь и Моря Спокойствия, опустилась за бритвенно-ровную линию горизонта, и звёздный бульвар Млечного Пути пересёк небеса.
Я научил Тревиса с помощью Большого Ковша находить Полярную звезду, Арктур и Спику; указал на летний треугольник Альтаира, Денеба и Веги (упомянув, что именно с Веги явились веганы вроде меня) и показал пятнышко галактики Андромеды, самого далёкого объекта, видимого невооружённым глазом с расстояния два с половиной миллиона световых лет. Это означает, пояснил я, что мы смотрим в прошлое на два с половиной миллиона лет: фотоны, поглощаемые нашей сетчаткой, покинули Андромеду во времена, когда на Земле появились первые представители нашего рода Хомо.
– Ха, – отозвался он. – Как ты думаешь, там кто-нибудь есть? – Он опирался на боковую панель моей машины – ту, которую недавно заменили.
Я снова подумал о молчании звёзд, о том, суждено ли всем разумным расам загнать себя в гроб.
– Может быть, у нас сейчас появился шанс на победу в борьбе – вернее, на победу в отсутствии борьбы.
Я не видел его лица, но услышал его фырканье.
– Думаешь, настала какая-то утилитаристская утопия? Люди есть люди, и квантовая физика с этим ничего не поделает.
– Нужно время, – ответил я, глядя на созвездие Дельфина, напоминавшее воздушного змея. – Новый урожай «быстрых» должен осознать окружающий их мир. Но ни один из обладающих совестью не сможет смотреть на страдания, нищету, несправедливость, не испытывая непреодолимого желания что-нибудь с этим сделать. У тебя совесть была, хоть и недолго; ты помнишь, каково это.
Тревис пожал плечами:
– Типа того. Я не могу испытать это чувство снова, но да, это было очень своеобразно.
– Было лучше, – твёрдо сказал я.
– Даже с сожалениями? С раскаянием?
– Даже с ними.
Пауза. Боковым зрением я заметил белый росчерк метеора – гибель частицы космической пыли.
– Знаешь, ты необычный человек, – сказал Тревис. – Даже среди Q3 ты – отклонение от нормы. Не надейся, что на Земле внезапно появилось четыре миллиарда Джимов Марчуков.
Мой взгляд опустился к горизонту; земля передо мной раскинулась, как пустая страница.
– Беспорядки прекратились, – сказал я. – Американские войска ушли из Канады, закон Макчарльза отменён. Будут и другие позитивные изменения. Дай лишь время.
– Я уже дал время. Я перескочил через два десятилетия, помнишь? Всё стало хуже, а не лучше.
– В этот раз будет иначе. – Наверху сияли летние созвездия, но мне вспомнилось выдуманное мной зимнее небо новогодней ночи двадцатилетней давности с разъярённым охотником Орионом. – Знаешь, когда я впервые впал в кому? 31 декабря 2000-го. Пропустил всё веселье. – Я тихо пропел: – «Забыть ли старую любовь и не грустить о ней? Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?..»
[112]
– Но ты хотя бы застал настоящее веселье годом раньше, – сказал Тревис.
Я уже хотел было удариться в своё обычное «нулевого года не было», когда мне в голову пришла эта мысль. Что система исчисления и правда была придумана римлянами, у которых вообще не было нуля, но в нашей системе он есть, и сейчас – вот прямо сейчас – идёт настоящий нулевой год. Все эти разговоры о том, что в 2000-м или 2001 году на самом деле начинается новый век, теперь потеряли всякий смысл: сейчас вставала заря нового тысячелетия, новой эры, когда четыре миллиарда человек – большинство человеческой расы, и это впервые за два с половиной миллиона лет – оказались вознесены из пустоты на уровень осознающего существа с совестью; подлинно наибольшее благо для наибольшего числа.
