Что? – сказал он.
Ничего.
Но она продолжала пристально смотреть на него из-под прикрытых век. Он не знал, чего она хотела. Однако почувствовал, что у него горит лицо, и отвернулся, заняв мысли чем-то другим, ощущая кожей шеи ее взгляд.
Гретель показала им, как отводить пружину и устанавливать приманку, чтобы при легком нажатии капкан захлопнулся. Они сделают клетку и положат приманку с одной стороны, а с другой приспособят дверцу. На лодке было недостаточно места, так что они вынесли все, что нужно, на берег и стали работать там. Стены клетки они соорудили из старой изгороди, стянутой проволокой, а для веса использовали пустые топливные канистры, наложив в них камней. Сара сняла дверь с лодки и прикрепила к клетке с одного края. Клетка была такого размера, что в ней мог уместиться человек на четвереньках, но распрямиться в полный рост было бы проблематично.
Мы можем пойти в лес, найти ближайший городок, сказал он громко. Они обе посмотрели на него. Мы можем просто уйти, сказал он.
Дальше вниз по течению, за нами, есть еще лодки, с целыми семьями, сказала Сара и замолчала. Он понял, что она имела в виду, – что, если они его не поймают, умрут другие люди. Он подумал о пропавшем мальчике. О его коже, сморщившейся после стольких дней в воде, о его побелевших глазах. Он подумал о себе, что, если бы он вернулся к родителям – после всего случившегося, – это было бы для него чем-то подобным: словно бы он умер и вернулся другим, совершенно новым человеком.
Капкан был громоздким, неказистым. Канистры, поднятые над открытой дверью, загремели камнями. Клетка получилась тяжелой, неповоротливой.
Нам не нужно, чтобы она стояла очень долго, сказала Сара. Это не война; это только одно сражение. К концу недели все вернется к норме.
Он не понимал, что она имела в виду. Ничто уже не будет таким, как прежде. Она принесла последние останки свиного скелета, установила их с краю капкана. Прикрыла проволоку сухой листвой и парой веточек.
Вроде как блесна, сказал он, вспомнив это слово.
Сара посмотрела на него. Откуда ты это знаешь?
Он не ответил. Она покачала головой.
Рядом с ним Гретель не болтала и не плясала, а неподвижно свешивалась с края лодки, наблюдая за ними. Он задумался, глядя на нее, знала ли она все это время, кем было это создание. Он подумал о страницах энциклопедии, которые она ему показывала, о ее пустых капканах и обо всех ее разговорах про загадки. Он попробовал вспомнить, каким был Бонак, как он выскочил из воды, изогнулся и схватил рыбу, висевшую на его леске. Но воспоминание было нечетким, и он не мог с уверенностью восстановить его облик, сложив отдельные части в целое.
Куда мы направимся, когда все это будет позади? – сказала Сара, качая руку Гретель и улыбаясь ему. В какую страну поплывем?
Я не знаю.
Куда-нибудь, где жарко. Ты бы лучше смотрелся загоревшим.
Да, сказал он, вложив в это слово все, что в нем было. Да.
Сара решила, что они встанут на якорь посреди реки, чтобы быть как можно дальше от ловушки, но иметь возможность наблюдать за ней. Они проверили швартовы, затем отчалили и дали лодке отплыть по течению. Тросы упали в воду, потом натянулись, удерживая лодку на месте. Он бросил якорь; едва тот погрузился в воду, утягивая за собой рокочущую цепь, он потерял его из виду. Течение в реке было очень высоким и быстрым. Он сжал штурвал. На крыше сидела Гретель, согнувшись и вцепившись в рейку. Вода шумела у борта лодки. Ловушка на берегу словно бы насторожилась, полностью сознавая происходящее. Что-то прошелестело у них над головами – вероятно, летучая мышь, взмахивая зазубренными крыльями.
Маркус проснулся ночью в горячем поту. Солоноватая вода сочилась в углах лодки, запах проросшего чеснока исходил от стен. Он ощущал, как обрывки виденного сна расползаются по его лицу клочьями паутины. Ему снилась гостиная в доме родителей: с карнизов свисали гирлянды, на деревянном столе лежали остатки торта, раковина была наполнена мыльной водой. Он слышал движение на втором этаже и шум реки снаружи, так громко, словно она подступила к самому саду, разлившись вплоть до моста. Как один раз при наводнении. И там была Фиона, хотя он не различал ее лица, только смазанные очертания, длинные руки и то платье, которое было на ней в ту ночь. Она снова говорила ему, что он сделает со своими родителями. Ее слова сгущались в душном воздухе; он смотрел, как они поднимаются у нее изо рта и плывут к нему. Она говорила их снова и снова, каждый раз все напряженнее, так что он чувствовал, что упускает что-то, упускает их смысл, их значение было ему неясно. Он протянул к ней обе руки – и она сказала голосом Сары: Марго?
Сара сидела на кровати, в ворохе одеял, щурясь на него над чашкой горячего чая. Он был квелым спросонья, очертания комнаты медленно возникали вокруг.
Где Гретель?
Я вывела ее поспать на крыше. Она в порядке, она уже спала там раньше. Мне нужно было кое-что обхекать.
Он с трудом поднялся, суставы затекли от лежания на твердом полу. Извини. Я тоже пойду наверх. Посижу немножко с Гретель, сказал он.
Она как будто не слышала его. Не желаешь чаю?
Он не был уверен, что кивнул, но она протянула ему чашку. Он видел, что оба ее плеча над одеялом были голыми. У него в ногах лежал ворох одежды. Он поднял кружку, промахнулся мимо рта и ошпарил руку. С кровати прозвучал ее мягкий смех. Он отпил слишком быстро, обжег язык.
Я думаю, сказал он…
Иди сюда.
Его ноги сами шагнули к ней. Словно подхваченные течением. Снаружи все еще было темно. Она была голой под одеялами. Его руки дрожали. Она стала расстегивать пуговицы на его рубашке, одну за одной. На него накатил страх, такой же, подумал он, как когда оступишься на лестнице. Она стянула с него носки, и он удивился, неужели так будет лучше. Само собой, подобно стихийному бедствию. Все к этому шло, подумал он. Вот почему я пришел сюда. Вот зачем я здесь. И вдруг волна паники поднялась в нем от живота до горла. Нет, подумал он, нет. Лицо Фионы – смазанное цветное пятно – всплыло из сна, и ее рот произнес эти ужасные слова.
Погоди, сказал он. И положил руки ей на плечи.
Не волнуйся.
Когда она начала расстегивать его брюки, он внезапно вспомнил то, о чем привык совсем не думать. О том, что все время скрывал.
Подожди.
Она успокоила его, подняв руку, и спустила его брюки до колен. В лодке было холодно, но она потела. Она прижалась лицом к его коленям, глубоко вдохнула. Покачнулась, приложив руку ко рту, подняла лицо к нему на миг. Мне нужно, сказал он, но она не дала ему договорить, быстро стянув с него одежду через голову и приникнув к его коже. Ее пальцы пощипывали его живот. Он увидел себя словно ее глазами: пищевую пленку, туго обматывавшую его грудь, пучки заскорузлых волос под мышками. Вот ее пальцы нашли край пленки, и она стала вертеть его, пока не размотала все. Ее рот захватил влажной хваткой его сосок. И снова это чувство пропущенной ступеньки, о которой он уже знал и сознательно полетел кубарем с лестницы. Она стянула с него нижнее белье раньше, чем он успел сказать что-либо. Куст русых лобковых волос, нервный разряд в кончиках пальцев и языка, вспышка в извилинах мозга. Она отвернулась и стала трогать себя, наяривая рукой между ног и теребя свою грудь. Когда она снова взялась за него, ему пришлось напрячься: он бился головой о стену, неудобно заведя под нее руку, его дыхание клубилось между ними. Она всунула лицо ему между ног, и он внезапно ощутил прохладу ее языка. И понял с изумлением, что она все знала с самого начала. Комната накренилась, опрокинулась, наскочила на него и стала елозить стеной ему по лицу, втискиваясь в него влажными углами.
