Фиона съела все креветочные крекеры, после чего подняла пустую миску, чтобы повторить заказ. Когда она пила свой третий «Бакарди», я заказала бокал вина. Еда прибывала по мере готовности – огромные блюда теснились на бумажной скатерти. Фиона, точно блаженная, поглощала еду прямо с подносов, пробуя то одно, то другое. Все было таким острым, что во рту у меня горело, и вскоре меня прошиб пот, а затем потекло из глаз и носа. Фиона сняла твидовое пальто, которое я по ее настоянию позаимствовала из дома, несмотря на жаркую погоду. Под пальто на ней было красное платье с кружевными рукавами и длинной юбкой. Когда шеф закончил готовить, он прильнул к окошку, рассматривая нас. Мы методично поглощали блюда, не сбавляя темпа. Манты были плотными. Жировая прослойка в свинине зажарилась до хрустящей корочки. Лапша дан-дан оказалась заправлена рыбным фаршем. Я отложила палочки, махнув рукой на этикет, и попросила вилку.
Фиона начала делать передышки между порциями и стала поглядывать на меня из-под прикрытых век, закатав рукава платья до локтей. Я так сосредоточилась на еде, что чуть не прослушала ее слова, обращенные ко мне.
Что? Я тут же проглотила все, что было у меня во рту, едва не подавившись.
Я знала, что она собиралась сделать. Так что я ее отослала подальше.
Что ты знала?
Она взяла последние манты руками и, съев их, рассказала мне.
Река
Гретель снова пришла к нему и принесла ломоть хлеба, такой горячий, что он обжег себе небо, и немного твердого сыра с крупинками соли. Она хотела научить его игре под названием «Тук-тук, волк», и вот как в нее играли. Они нашли лучшее дерево в роще. Он должен был встать лицом к нему и, стукнув два раза кулаком, подождать секунду, сказать «тук-тук, волк» и обернуться. Она стояла в десяти шагах от него. Цель игры, как она сказала, была в том, чтобы она добежала до него и коснулась, застывая на месте всякий раз, как он обернется.
Тук-тук?
Тук-тук, волк. Готов?
Думаю, да, сказал он.
Начали. Эта игра была «давдав», как она сказала, и он подумал, что это значит что-то хорошее, что-то, что нравится ей. Она носила защитные наушники с желтым ворсом, словно помпоны. Иногда она дергала плечами вверх-вниз, что выражало, как он догадался, крайнее недовольство. Было легче не думать о мертвеце, когда она была рядом.
Начали.
Он повернулся к дереву. Закрыл глаза, затаил дыхание. Он почувствовал, как время замедляется, ощутил лицом холодную кору. Он слышал, как шумит река, как медленно хрустят сосновые иголки под ногами Гретель и как птицы вспархивают с ветвей. Он подождал сколько мог – недолго – и проговорил нужные слова. Обернулся. Он чувствовал, как сердце бьется у него во рту.
Гретель застыла на одной ноге, в пяти шагах от него, и смотрела в пустоту, не моргая, держа одну руку над головой. Он смотрел на нее, но она не шевелилась. Тогда он снова повернулся к дереву.
Тук-тук, волк.
Она была еще ближе. Одна рука вытянута вперед, голова повернута влево, словно она заметила там что-то. Он проследил за ее взглядом – там не было ничего, кроме пожухлой зимней травы, – она же за это время сделала еще один шаг – совсем маленький – и подобралась ближе. Он повернулся к дереву, пробормотал слова, обернулся. Теперь на ее лице застыла усмешка, открыв желтые зубы, наушники пропали, обе руки были протянуты к нему. Он обернулся, и в следующий миг – он не успел договорить слова – ее рука схватила его за плечо. Неожиданно сильно, как он отметил. И она торжествующе воскликнула.
Это хорошая игра, сказала она, когда он обернулся. И принялась отплясывать на месте, вскидывая коленки и выворачивая запястья. Это хорошая игра, хорошая игра, хорошая игра.
Да, сказал он. Хотя он не был так уж в этом уверен и, пожалуй, предпочел бы читать ей книжку или даже ходить за ней, пока она проверяет капканы. Эта игра пробуждала в нем какой-то панический страх, который ему совсем не нравился. Ему не нравилось стоять повернутым спиной к воде, как и ждать неотвратимого прикосновения руки. Более того, ему не нравилось думать, что он мог вообще не дождаться этого прикосновения. Он мог простоять так не один час, а потом повернуться и понять, что Гретель над ним просто подшутила и незаметно скрылась. Или – еще хуже – увидеть вместо нее кого-то другого, молча стоящего позади него, к примеру, мертвеца, пришедшего за ним.
Они сыграли еще пару раз. Он научился лучше определять движение на слух, быстро выговаривать слова и оборачиваться на последнем слоге, думая, что вот-вот поймает ее в движении, но всякий раз он заставал ее на месте, неподвижной.
Давай поменяемся? – сказал он после третьего раза, но она только покачала головой. Он повернулся к дереву. Обождал пару секунд, произнес слова и обернулся к ней. Она стояла на одной ноге, опять косясь влево. Он тоже посмотрел туда. Там лежал на боку холодильник и мешки для мусора, чуть колышимые ветром, а дальше покачивались заросли крапивы. Он знал, так как обошел эти места, что крапива продолжалась несколько шагов, а дальше земля мягчала, переходя в речной берег. Ничего, кроме этого, он не видел.
На что ты смотришь?
Она не ответила.
Там что-то есть? Мы не обязаны играть, если ты что-то увидела.
Она даже не шелохнулась. Водяной вор. Хотя она ничего не сказала. Он снова повернулся к дереву, обождал пару секунд, выкрикнул – быстро – слова и резко крутанулся, в тот же миг ощутив руку на плече, повернувшую его обратно, отчего у него заплелись ноги, и он повалился, крича и судорожно защищаясь неизвестно от кого. Он услышал знакомый смех Гретель неподалеку, громкий и жесткий. Солнце светило ему прямо в глаза, и он видел только чей-то силуэт, склонившийся над ним темным пятном, протягивая ему широкую руку.
Ты, сказала она, очевидно, Маркус.
Пять
Мертвец идет по лесу
Коттедж
Что у нас осталось от того давнего житья-бытья на реке – спинном мозге в хребтине страны? Что мы вынесли оттуда? Диковатая девочка и ее еще более дикая мать, жившие точно демоны или животные, где никто не мог достать их. Посмотри на нас теперь. Увядшие, поблекшие, изводящие друг друга или самих себя, слоняясь по коттеджу, который слишком мал для нас двоих. Временами ты напоминаешь мне Фиону. То, как она ела с таким отчаянным, звериным аппетитом; то, как история, которую она держала в секрете, выскользнула из нее, лишив рассудка, превратив ее в запуганную одиночку. То, как Маркус любил вас обеих великой любовью, которая не принесла ему ничего хорошего. Но я тебя люблю, говоришь ты мне в супермаркете, и я хочу сказать тебе то же, но не могу, еще не могу; я не могу тебе этого дать. И я хочу сказать тебе, что, по-моему, мы сами создали это. То, что проступало из тихих холодных вод той зимой, что окутывало наши сны и оставляло следы когтистых лап в наших головах, чем бы оно ни было. Я хочу сказать тебе, что оно бы никогда не появилось, если бы мы сами его не выдумали.
Река
