Домик крохотный: одна комната, ванная и закуток-кухня. В ванной и кухне все миниатюрное, как в трейлере. Зато абсолютно новое. А если нет, то все эти штуковины здорово притворялись новыми.
Из мебели в комнате — диван и два больших, мягких кресла. Хорошо бы диван раскладывался, подумал я, и решил, что наверняка раскладывается. Мебель явно была не новой, но в прекрасном состоянии.
Над маленьким камином красовался плакат — длинный такой бумажный плакат со словами «Добро пожаловать домой, Себастьян!». А внизу — много каких-то надписей мелкими буквами, которые я от двери не мог разобрать.
В домике было тепло, но не жарко, и я услышал жужжание, как будто работал кондиционер.
Я оглянулся на бабушку Энни.
— Наш маленький сюрприз, — сказала она.
Я по-прежнему чувствовал, что она чего-то недоговаривает. Что-то явно было не так.
— Чей — наш?
— Народ прослышал, что мы с тобой связались и что ты приезжаешь. Ну и общими силами сделали ремонт. Покрасили, сменили ковер, обновили кухню и ванную. Даже вентилятор установили. Не кондиционер, конечно, но хоть что-то. Лично я не верила, что все будет сделано вовремя, однако ребята у нас упорные. По десять-пятнадцать человек работали одновременно. В основном из моего мотеля, но и городские тоже приезжали. Многие из них помнят тебя маленьким. А остальные просто слышали о тебе от нас с мамой.
Наступила тишина. Хотя нет, не «наступила». Тишина как эхо рикошетом отскакивала от стен и колотила, колотила мне в уши.
Боже, столько событий сразу. Я не находил слов. Не мог выделить что-то самое важное.
— Диван раскладывается, — добавила бабушка Энни. — Думаю, вам всем надо отдохнуть, детки. Держу пари, дорога вас доконала.
В глазах бабушки Энни все мы трое были детьми — разве не странно?
Она выбежала наружу, оставив нас одних.
Я скинул с дивана подушки и раздвинул его. Он был застелен белой простыней. А одеяла, подушки? Наверное, где-то есть в шкафчиках… Но я слишком вымотался, чтобы думать об этом.
Я сел на край дивана, и Мария присоединилась ко мне. Села рядом, нарочно толкнув бедром. Уже знакомый жест… Натали она положила рядом с собой на диван. Натали вытянулась и замерла: глаза распахнуты, палец во рту, муфта крепко зажата в другой руке.
Я убрал волосы со лба Марии:
— Как ты? — Тихонько и спокойно спросил. Вроде мы уже были близкими людьми. Совсем-совсем близкими.
— Хорошо. Только устала.
— Хочешь вздремнуть?
— Ага. И Натали, думаю, не помешает.
— Вот и отлично.
«А где будет спать Натали?» — мелькнула мысль. Сейчас-то, понятно, вздремнет на диване, а потом? Я решил, что не время поднимать этот вопрос.
— Ты должен поговорить с бабушкой, — сказала Мария.
Я уловил напряжение в ее голосе. Страх. Или страх — слишком сильно сказано? Нет, пожалуй, именно страх.
— Узнай у нее, что не так?
— Она и вправду странно себя вела… — Кажется, я заразился страхом Марии.
— Потому, что нас трое. Слишком много. Она не захочет, чтобы мы остались.
— Нет. Не думаю. Что-то случилось уже в пути. На станции, когда она увидела Натали, все было в порядке. Что-то произошло позже, только я не знаю — что.
— Вот и поговори с ней.
— Ладно, — отозвался я. Надеюсь, что спокойно. Хотя какое уж тут спокойствие.
По пути к выходу я остановился у камина и пригляделся к надписям на приветственном плакате. Здесь, оказывается, расписались все, кто принимал участие в ремонте домика. «С возвращением в Мохаве! Джерри Аржно». «Бабушка тебя любит, и мы тоже! Минни Бинч». «Счастья в новом доме! Мы рады, что ты вернулся!!! Тодд и Дора Мартин». На большее меня не хватило.
Всего лишь пару месяцев назад я сказал бы, что во всем мире меня любит один человек. Хотя и сомневался в его любви. Потом я познакомился с Делайлой и с уверенностью сказал бы, что она меня любит. А теперь вот у меня перед глазами заявления… нет, доказательства любви десятков людей, которых я даже не знаю.
Я оглянулся на Марию. Она лежала на диване рядышком с Натали, спиной ко мне. Любит ли меня Мария? Она никогда не говорила о любви, но ведь она здесь, со мной. Чем не доказательство любви. И все же, выходя из дома в сухой жар Мохаве, я не мог избавиться от мысли, что любовь Марии — как и любовь отца — под большим вопросом.
* * *
Ступеньки, ведущие к заднему крыльцу бабушкиного дома, заскрипели, объявив о моем появлении раньше, чем я сам. Дверь в кухню была открыта, и я видел, как бабушка бегает между холодильником и рабочим столом. Она оглянулась на скрип и сразу отвернулась. Я поднял было руку, чтобы постучать, но бабушка меня опередила:
— Заходи, мальчик.
Я переступил порог кухни. Линолеум здесь выцвел так, словно рисунок затоптали ногами. Зато пол чистый и натерт на славу. Должно быть, талант натирать полы — это семейное. В этом доме тоже работал всего лишь вентилятор: во-первых, ненамного прохладнее, чем снаружи, а во-вторых, я услышал знакомое жужжание.
— Готовила лимонад на вечер, — сказала бабушка. — Чтобы вас, детки, угостить, когда проснетесь. Хочешь?
Я посмотрел на ручную соковыжималку с красной пластмассовой крышкой. У Делайлы крышка была стеклянная. И все равно так знакомо: резаные лимоны, ручная соковыжималка…
Бабушка продолжала возиться, стоя спиной ко мне.
— Делайла тоже всегда готовит домашний лимонад, — сказал я.
— Н-да? Рада, что угодила тебе.
И снова долгое, долгое молчание.
Я тихонько сел на стул, обвел взглядом кухню, уставился на холодильник с полусотней магнитиков в виде фруктов, воздушных шариков, раковин, рыбок. Там еще были магнитики — сувениры из Большого Каньона и Карлсбадских пещер. Почти под каждым магнитиком прилеплена бумажка: газетная вырезка, маленький снимок или рецепт. Я перевел взгляд на полки, в два ряда уставленные стеклянными контейнерами с горохом, бобами, вермишелью.
— Я что-то не так сделал? — выпалил я ни с того ни с сего. Сам не предполагал, что спрошу вот так, прямо в лоб. Ответа не было. — Бабушка! Сначала все вроде было нормально, а потом ты изменилась, и я понятия не имею, что случилось и как это исправить.
Внезапно лицо бабушки возникло прямо передо мной — так близко, что я ничего не видел, кроме ее лица. Хотел отодвинуться, да ножки стула будто приклеились к линолеуму.
— Хочешь исправить? А я тебе скажу, как исправить. Вот ты погляди мне в глаза и скажи, что это не ты сломал девочке ребра!
Я онемел от шока, но бабушка, должно быть, и без слов все поняла — прочла ответ на моем лице. Потому что ее лицо оттаяло.
После кошмарной, жуткой паузы мне все-таки удалось выжать:
