Делайла прервала мои мысли, вручив мне большой бумажный пакет:
— Кое-какой перекус. И для мелюзги, и для тех, кто постарше. Внутри еще есть конверт — глядите, чтоб не выпал. Там мой адрес в Сан-Диего и номер телефона. К концу месяца я уже буду дома.
Я взял пакет. Хотел поблагодарить, но не смог. Ком в горле застрял.
Натали не унималась, все ныла и ныла. Никаких слов, одни эмоции.
— Вы мне только позвоните, ребятки, если на автобус опоздаете, — сказала Делайла. — Надеюсь, что нет, но мало ли. А если не позвоните — я буду знать, что вы сели, и сообщу бабушке Энни, когда вас встречать.
Я и не представлял, что Делайла может сама позвонить моей бабушке, но как услышал, чуть не запрыгал от восторга. Здорово! Мне ж тогда не придется ломать голову — предупреждать бабушку Энни насчет Натали или нет. Я боялся, что эта новость может стать последней каплей. Но в душе надеялся, что преувеличиваю. Ведь вполне возможно, что бабушка Энни, как и Делайла, любит детей.
Я поднял голову, посмотрел на Делайлу. И чуть было не выпалил, что никуда не уеду от нее.
— Как же я без вас?!
— Да ладно тебе, сынок! Ну-ка, не распускай нюни! Это ж тебе не вечное «прощай», а всего лишь «до свидания». В Калифорнии будем жить часах в трех езды друг от друга. Приедешь в гости?
— Конечно, но…
— Знаю, сынок, знаю. Я тоже привыкла, что ты рядом. Но долгие проводы нам ни к чему. Шагай и не оглядывайся! Впереди у тебя куда больше, чем позади. Верно я говорю?
Кивнув, я последовал ее совету.
— Ладно. До свидания, Делайла, и спасибо за все. До встречи.
И мы ушли. Втроем. Двое умирающих от страха почти-взрослых и капризный ребенок. Я не оглянулся.
* * *
Я кое-что новое узнал о Марии уже на автобусной станции. Пока мы ждали, когда можно будет занять свои места и тронуться в путь. Забавно: она и рта не раскрыла, а я все равно узнал о ней кое-что очень важное.
Во-первых, я понял, что для меня в целом свете существует только одно лицо. Лицо Марии. Одно-единственное. Именно это лицо я так долго и упорно пытался нарисовать в мыслях. И дело даже не в чертах. Скорее, в улыбке. В том, как она отводит глаза или поворачивает голову.
Ее лицо — как нужный ключик к замку, к которому не подходили другие ключи. А этот повернулся — и открыл все, что было скрыто за дверью в настоящую жизнь.
А во-вторых, я понял, что совсем ее не знаю.
Это чудесное лицо, эти глаза, волосы, улыбка, жесты принадлежали незнакомке. Почти незнакомке. Мы доверились друг другу, нас уже многое связывало — и при этом каждый был загадкой для другого.
А еще я догадался, что она напугана. И не мне ее винить. Я боялся не меньше.
Чего боялся, спросите? Хотел бы я сказать в ответ что-то определенное, но… Я всего боялся. Я ведь бросал все, что знал в жизни. Единственного родителя. Какой он ни был, но все же — родная кровь. Своего лучшего друга, Делайлу. Город, в котором прожил десять лет. Все это оставалось позади. И впереди ждало что-то совершенно новое. Что?
Но все это не главное. Больше всего я боялся…
Вообще-то джентльмену не положено даже поднимать такие деликатные темы. Ну, насчет интимных моментов, когда мужчина и женщина остаются вдвоем. Вы меня понимаете.
Короче, мне неловко об этом говорить, но я думал о сломанных ребрах, ребенке и раскладном диване в гостиной бабушки Энни.
И мне казалось, что это никогда не случится.
Только не подумайте, что я сгорал от нетерпения и злился, что этот момент придется отложить. Нет, я не мог избавиться от чувства, что он никогда не наступит, этот момент. Вам такое знакомо? Вроде бежишь за чем-то вдогонку — а твоя цель ускользает буквально из-под носа. Вот уже, кажется, схватил — а она просочилась сквозь пальцы. И ты начинаешь думать, что так будет всегда. Даже начинаешь сомневаться в реальности того, за чем гонишься.
Ну все, хватит. Так и свихнуться недолго. А нам надо устроиться в автобусе. С вещами и маленькой плаксивой девочкой, которая скулила по меховому воротнику и пушистым тапочкам. Она тоже была напугана.
И ее я тоже ни капельки не винил.
Я пошел к автомату, взял для Натали бутылку воды, вернулся и открыл. Но девочка оттолкнула мою руку и снова заскулила.
Я поймал извиняющийся взгляд Марии. Конечно, ей бы хотелось, чтобы ребенок вел себя прилично, но ее желание в этом случае ничего не меняло. И вообще — с какой стати Натали должна была вести себя прилично, если я и сам от страха и переживаний готов был заскулить?
Я улыбнулся Марии, чтобы подбодрить ее. Она ответила на мою улыбку. На короткий миг мы остались вдвоем. Притворились, будто и нет никакой Натали, с ее тихой истерикой.
— Боишься? — сказал я. — У тебя испуганный вид.
— Ага. — Она кивнула. — А ты?
Объявили посадку на автобус, так что мне не пришлось отвечать. И слава богу.
* * *
Мы смотрели в окно, как меняется город. Остался позади центр. Пошли окраины. Мимо мелькали фабрики. Свалки. Железнодорожные депо. Гигантские дорожные рекламные щиты.
Если я когда и видел окраины Нью-Йорка, то очень давно, поскольку ничего не помнил. Но мне показалось, что мы с Марией видим окружающее одной парой глаз. И реагируем одинаково.
— Ты когда-нибудь была за городом? — спросил я.
— Совсем малышкой.
Кстати, о малышках: Натали продолжала скулить, сопеть и обиженно взвизгивать.
— Проголодалась, наверное, — сказала Мария. — Может, съест что-нибудь?
Я сам достал пакет с нашими припасами из-под сиденья передо мной, чтобы случайно не потерять конверт с адресом Делайлы. Я хотел спрятать его в надежное место, прежде чем отдать пакет Марии и Натали.
Мария выискивала что-нибудь подходящее для Натали и наконец нашла шоколадный батончик, а я крепко-крепко держал в руке конверт.
Мария развернула батончик с одного конца, и Натали принялась сосать его. Ни разочка не укусила, только сосала, как леденец на палочке.
Боже, какое это, оказывается, блаженство — тишина!
Пока они были заняты, я открыл конверт.
И обнаружил внутри листочек с адресом и номером телефона Делайлы, записку и еще одну бумажку — банкноту в пятьдесят долларов.
Записка была короткой:
Сынок, ты отважный боец.
Всего несколько слов. Вполне достаточно, чтобы заплакать. Я зажмурился. Стиснул зубы. Проглотил слезы. Я сумел не расплакаться, но если б вы только знали, как я был близок.
Я молча поклялся вернуть эти пятьдесят долларов.
Нью-Джерси я не запомнил — изо всех сил старался не плакать, и на большее меня просто не хватало.
