Медсестра его остановила:
— Вы можете подождать здесь, мистер Мандт.
— Нет. Я пойду с Себастьяном. Мне необходимо объяснить доктору, в чем проблема.
Медсестра подбоченилась. Она была совсем молодая, думаю, до тридцати лет, небольшого роста и худенькая. Но подчиняться отцу не собиралась. У нее прямо на лице было написано, что он может нести любой вздор — она его все равно не пустит.
— Мне казалось, что проблемы со сном у Себастьяна.
— Верно, но… Себастьян, ты ведь хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Нет. Сядь, пожалуйста, отец. Перед людьми неудобно.
Называть его на людях «отцом» — и то было стыдно. Вроде я герой какой-нибудь английской пьесы позапрошлого века.
Он был явно возмущен. Глянул на меня как на предателя. Зато и в кабинет не пошел.
Медсестра провела меня по коридору, попросила встать на весы.
— Извините, что с отцом так получилось, — сказал я.
— Не волнуйся. Бывает и хуже.
В кабинете она измерила мне температуру и давление. Давление ей, похоже, не понравилось. Ничего удивительного: я сам чувствовал, как сильно колотится сердце.
— Высокое давление когда-нибудь было? — спросила она.
— Нет. Обычно нормальное или немножко пониженное. Знаете, вы лучше измерьте, когда я расскажу вам то, что хочу рассказать. Может, я не буду так бояться. — Я ждал, что она что-нибудь ответит, но медсестра только откинулась на спинку стула и молча ждала продолжения. — Мой отец не выпускает меня из квартиры. Я выхожу только на пробежки. У меня и этого не было бы, если б один хороший доктор не сказал отцу, что мне необходим свежий воздух.
— А как же школа?
— Отец сам меня учит. Дома. В общем, теперь я убегаю по ночам. Никуда не ввязываюсь, ничего такого. Просто гуляю или езжу в подземке. Ну и позднее просыпаюсь. Вот он и решил, что у меня бессонница. Нехорошо зря отнимать ваше время, я знаю. Простите. Только если бы я ему правду сказал, то снова оказался бы взаперти. Ну и пришлось согласиться пойти к врачу. Если доктор выпишет мне таблетки, я, конечно, могу их просто выбрасывать. Но я все-таки решил, что не стану здесь врать.
— Давно ты не выходишь из дома?
— С семи лет.
Я ее поразил, это точно. Наверное, она думала, что меня наказали на месяц или вроде того.
Медсестра надолго задумалась. Я смотрел на нее и ждал.
— Если все так, как ты говоришь, — наконец сказала она, — то его можно привлечь к суду за жестокое обращение. Тебе нужна помощь? Не хотелось бы ухудшить твое положение. Надо поступить так, как лучше для тебя.
— Мне уже почти восемнадцать. Через четыре месяца исполнится. И я сразу уеду. Спасибо, что хотите помочь, но, наверное, лучше всего — просто уйти от него.
Она снова задумалась, и, глядя на нее, я сообразил, откуда взялся этот мой план все рассказать у врача. Сам того не понимая, я хотел узнать еще чье-нибудь мнение о своей жизни. Отец считал, что у меня все хорошо и правильно. Делайла считала, что так жить нельзя. Вот поэтому я и захотел услышать третьего человека. И теперь я знал точный ответ. Я и еще кое о чем догадался: тот доктор, благодаря которому отец позволил мне бегать, разобрался в ситуации и попытался помочь. Он в самом деле помог, здорово помог. Пусть бы кто-нибудь снова мне помог.
— А знаете, — сказал я, — до того как тот доктор уговорил отца отпускать меня на пробежки, я все время болел. И Делайла — мы с ней дружим, только отец не знает, так что, пожалуйста, не выдайте меня — сказала, что я и болел-то нарочно, чтобы выбираться из дома. Сначала я ее не понял. Подумал — странная какая-то мысль. А сегодня, по пути сюда, у меня такое чувство появилось… Ну, вроде в глубине души я и сам знал, что нарочно болею.
Подумав еще немного, медсестра наклонилась и похлопала меня по руке:
— Ладно. Пойду поговорю с доктором. Видимо, у него тоже будут к тебе вопросы. И с твоим отцом он, наверное, захочет поговорить. Сейчас я ему все расскажу, и посмотрим, что он решит.
* * *
Потом я ждал в приемной, а отец пошел в кабинет врача. У него был виноватый вид. И он выглядел совсем маленьким. Он выглядел таким маленьким и испуганным, что я даже удивился, как вообще мог бояться его.
Прежде чем скрыться вслед за отцом в коридоре, медсестра улыбнулась, и мне стало так хорошо. И еще захотелось плакать. В груди екнуло, а горло сжалось. Думаю, вы тоже знаете это чувство, когда в любую секунду слезы польются. Только я понятия не имею, с чего бы мне тогда плакать.
Минут двадцать я нервничал, пока дожидался отца. Потом он вышел. Колючий такой.
— Идем, Себастьян, — процедил злобно. — Возвращаемся домой.
* * *
В подземке, где-то на полдороге до нашей станции, я набрался смелости и спросил про разговор с доктором.
Отец ответил не сразу. Так долго молчал, что я уж и не ждал ответа.
— Он считает, что ты должен больше двигаться. Что ты слишком много времени проводишь в четырех стенах, отсюда и проблемы со сном. Я сообщил ему о твоих ежедневных пробежках. Он сказал, что ничего не имеет против обучения на дому, однако тебе необходимо общение со сверстниками.
— Почти то же самое сказал и другой доктор. И видишь, насколько лучше я себя чувствую с тех пор, как начал бегать?
Он хмыкнул. Или, скорее, фыркнул.
— Похоже, что бы я ни разрешил — все будет мало.
— Так ты разрешишь?
Ответа не было. Я немного подождал. Нет, не отвечает.
— Отец, я спросил — ты разрешишь?
— Себастьян, будь любезен помолчать и дать мне подумать.
До самого дома отец больше ни одного слова не произнес.
Поужинали, и он отправился спать. Мне отец опять показался испуганным. И я увидел в этом хороший знак.
* * *
Я сидел рядом с Марией в вагоне поезда и держал ее за руку.
— Знаешь, я много думал о том, как это будет.
— М-м. В смысле — если мы убежим?
В желудке стало холодно, вроде туда напихали ледышек. Тяжелых, звонких ледышек.
— Если?
— Когда. Я имела в виду — когда.
— Ты ведь не передумала? Скажи, что не передумала!
— Нет. Просто мне очень страшно.
— Но ведь ты все равно хочешь убежать со мной?
— Да. Наверное.
Но меня уже охватил страх. Настоящий ужас охватил. Я должен был любым способом вернуть нас в то место, где мы оба наверняка знали, что мы наверняка сделаем через четыре месяца.
В поисках выхода я заглянул внутрь себя глубже, чем когда-либо в жизни. И вот до чего докопался:
