— Я тебя почти не знаю, — сказала Мария. — И все-таки мне кажется, я могу тебе доверять.
— Можешь. Конечно.
— Я должна была ответить на твой вопрос. Ты ведь не из любопытства спросил, ты за меня беспокоился. Надо было ответить. Прости, Тони. Я боялась — если скажу, ты больше не захочешь меня видеть.
Я сразу ощутил ее волнение. Что же я такое спросил? На какой вопрос она не ответила? Напрягая мозги, краешком глаза я поймал ее взгляд на меня и повернул голову. Нижняя губа у нее еще не совсем зажила — я увидел подсохшую трещинку.
Ах да. Точно. Об этом я тогда и спросил.
— Что бы ты ни рассказала, такого быть не может, чтобы я не захотел тебя видеть.
— Правда? Обещаешь?
— Ну-у, если только ты не убиваешь людей ради забавы или что-нибудь в том же духе.
— Нет, я никого не убила.
— Тогда скажи.
— И такого быть не может, чтобы ты не захотел меня видеть? — повторила она мои слова. — Обещаешь?
В желудке екнуло, по правде говоря. Она ж могла сказать что угодно. А вдруг ужас какой-нибудь? Но я, конечно, сказал: «Обещаю».
— Ладно. Только помни — ты обещал. У меня синяки на лице… и я всегда одежду с длинными рукавами ношу… и по ночам катаюсь в подземке… все это из-за… из-за…
Она замолчала, а я подумал: при чем тут длинные рукава? Понимаете, мне и в голову не приходило как-то связать ее длинные рукава с синяками и разбитой губой. Пауза длилась невыносимо долго, а мне до смерти хотелось услышать, что она скажет. Я чувствовал себя наковальней, над которой занесли молот.
— Это из-за Карла.
Бам! Молот обрушился на наковальню. На меня. Жахнул в самое темечко. Прямое попадание.
— Из-за… Карла?
— Угу. Это человек, с которым…
Не надо. Я не хотел ничего слышать. Не хотел ничего знать. Я бы умолял ее не продолжать, но было поздно.
— …я живу.
Я остановился. Она тоже остановилась. Я смотрел на нее, а она опустила голову и смотрела на тротуар. Кажется, нас с обеих сторон обходили люди, потому что мы загородили им путь. Кажется. Я не уверен.
Не могу сказать, о чем я тогда думал. Скорее всего, ни о чем. Есть такая пословица — насчет хорошей наковальни, которую молоту не расколоть. А мою раскололи. Вдребезги. На кусочки разнесли.
— Дело в том, что Карл часто злится. Из себя выходит. Но я тоже виновата. Мне бы его не заводить, а я… Вечно я скажу что-нибудь не то, да еще и не вовремя. Карл приходит домой в одиннадцать. Работу свою он ненавидит, и, пока он не отдохнет, пока немного не успокоится, ему лучше на глаза не попадаться. Ну я и ухожу из дома. А куда ночью одна пойдешь? Вот я и катаюсь туда-сюда по ленсингтонской линии. Потом возвращаюсь — и дома все нормально. Все хорошо. Обычно хорошо. Нормально.
Она все еще на меня не смотрела, я смог как следует к ней приглядеться. Кроме того самого синяка на щеке и разбитой губы я заметил и старые шрамы — один у брови, а другой на подбородке.
Странная иллюстрация к ее «все хорошо» и «все нормально». Только я этого вслух не произнес. Я вообще ничего не сказал. Не уверен, что сумел бы — даже если б попробовал.
Она вскинула голову так неожиданно, что я вздрогнул. И спросила:
— Ну а ты?
— Что — я?
— Почему ты катаешься по ночам на ленсингтонской линии? От кого ты убегаешь?
Слишком резкий поворот в разговоре, я не сразу включился. Новость насчет какого-то Карла, с которым она живет, совсем мне мозги затуманила. А когда ее вопрос до меня наконец дошел, я понял, что не хочу отвечать. Оказалось, мне тоже страшно открыть ей свой секрет. Совершенно не хотелось, чтобы она знала про моего отца, про то, что я у него под каблуком, потому что мне восемнадцати нет. Потому что я несовершеннолетний. Ребенок, который собственной жизни не хозяин. Да это, пожалуй, пострашнее ее секрета будет. «Вот расскажу ей, — подумал я, — так она обо мне и слышать больше не захочет».
— Что же ты, Тони? Давай говори. После того, что ты от меня услышал, — чего тебе бояться?
— Почему ты от него не уйдешь? — вырвалось у меня. Слишком громко. Слишком злобно. Я бы многое отдал, чтобы затолкать свой вопрос обратно, проглотить и память о нем стереть.
— А куда мне деваться? И что делать? Я с Карлом с пятнадцати лет. Не представляю, куда можно от него уйти.
Как бы я хотел знать ответ. Я так этого хотел! А еще лучше — чтобы я стал частью решения проблемы. Но решения не было. Разве что тайком провести Марию в свою комнату и надеяться, что отец не заметит. Очень смешно. А уйти и мне некуда.
— Ты так и не ответил, Тони. От кого ты бегаешь по ночам?
— От своего отца.
— Да ты что… А разве нельзя совсем уйти?
— М-м-м. Почему? Можно. Наверное. — Нет, так не годится. Рано или поздно правда все равно выплывет. Мария ведь мне рассказала про себя. Она мне доверяет — и я должен ей доверять. — Но только когда мне исполнится восемнадцать.
Если я и поразил ее своим секретом, то виду она не подала.
— А ждать долго?
— Почти четыре месяца.
— Терпимо. Четыре месяца, пожалуй, можно покататься в подземке. Верно?
Мы пошли назад, и Мария снова держала меня за руку. Кажется, она посмотрела на меня — может, хотела понять по лицу, о чем я думаю. А может, и не смотрела, точно не скажу. Я к ней не повернулся.
Изо всех тяжелых, черных туч, которые затянули небо, самая тяжелая и черная висела прямо у меня над головой. Мое личное ненастье. Мое собственное стихийное бедствие. Оно неотступно следовало за мной и каждую секунду могло разразиться ливнем, громом и молниями.
Мы долго шли вот так, без единого слова. Я не знал, о чем она думала, и не спрашивал. Да что там — я не знаю, о чем я сам думал. Точно помню одно: в желудок будто камней натолкали. И хот-дог определенно ни при чем. Определенно был виноват Карл.
Я очнулся почти у входа в подземку и понял, что Мария проводила меня до самой станции, чтобы я успел на свой поезд.
— Ты ведь с ним целых семь лет прожила…
— Скоро восемь.
— Как вышло, что вы не поженились? Если вы так долго были вместе — почему не женаты?
Должно быть, в глубине души я надеялся услышать в ответ хорошую новость, от которой плохая — насчет Карла — развеялась бы в пыль.
— Карл говорит, что женитьба — это допотопная дребедень.
— А ты как считаешь?
По ее молчанию, по ее лицу я понял, что она не привыкла к таким вопросам. Ее мнение, как и мое, мало кого интересовало.
— Даже не знаю. Надо будет подумать. Ну?.. До послезавтра?
