В жизни все получилось не так красиво. Я сидел на скамье, откинувшись на ее ребристую спинку. На минутку отвел взгляд от эскалатора, потом поднял глаза — а она уже стоит рядом. Улыбается, хотя и робко так, едва заметно.
— Привет, Тони.
У меня сердце прямо в желудок упало. Я подумал — надо же, она даже имени моего не запомнила. Я-то воображал, будто что-то для нее значу, а она не помнит, как меня зовут.
Наверное, она все прочитала по моему лицу, потому что я увидел свое собственное разочарование — оно отразилось у нее на лице как в зеркале.
— Себастьян, — исправил я.
А она опять улыбнулась.
— Нет же, глупенький. Я ведь обещала придумать тебе другое имя. Помнишь? — Она села рядом, нарочно толкнув меня плечом. — Это, конечно, неправильное сокращение, но «Себастьян» по-нормальному и не сократишь. А Тони тебе подходит. Знаешь почему? Из-за «Вестсайдской истории». Мама назвала меня Марией в честь героини Натали Вуд. А героя звали Тони. Теперь это мы с тобой. Тони и Мария.
Я ее слушал и смотрел в глаза. Они у нее такие темные, что я подумал — уж не черные ли абсолютно? Или все-таки темно-темно-карие? А под этой мыслью, очень глубоко, пряталась другая: до чего же я неполноценная личность, натуральный умственный инвалид, если даже не слышал про фильмы, которые все вокруг наизусть знают. И что мне оставалось? Только кивать. Я и кивал, будто все, что она говорит, — жутко увлекательно. Но ведь так все и было. Вдобавок я прикидывал, сколько ей может быть лет и сколько, на ее взгляд, мне лет. Я ж высокий, мне можно и больше дать. Вдруг она думает, что я старше, чем на самом деле, а узнает правду — и потеряет всякий интерес?
— Ну, договорились? — спросила она.
— О чем?
— Я буду звать тебя Тони. Тебе нравится?
— A-а! Ага. Здорово! — Кажется, я комплимент сказал? Или нет? Хорошо бы узнать.
— Пройдемся? — сказала она.
Поднялась, руку протянула, и я свою протянул. Я взял ее ладонь, а показалось — пальцы в электророзетку сунул, так меня током тряхануло. Может, и она то же самое в ту секунду почувствовала? Я встал со скамейки, мы поднялись вверх по лестнице и вышли. В прохладную манхэттенскую ночь. Держась за руки.
Ночной город, если честно, куда приятнее, чем ночная подземка. По крайней мере, в том районе. Глухим его никак не назовешь. На улицах столько народу, можно подумать, день в самом разгаре. Только что небо темное. Везде все открыто, везде все работает.
Я наблюдал за прохожими. Кто-то шел нам навстречу, кто-то обгонял и шел вперед. Мы ведь не торопились. Прохожие поглядывали на нас, как обычно люди смотрят друг на друга на улицах: бросят короткий взгляд — и дальше идут. Мельком, как говорится. Однако меня кое-что поразило. Люди не видели в нас ничего особенного. Смотрели на Себастьяна и Марию — в смысле, на Тони и Марию — и видели самую обычную парочку. Идут себе двое по улице, не спеша идут, взявшись за руки, — что тут такого?
Я заметил, что Мария больше под ноги смотрит, чем перед собой или по сторонам, и ступает очень осторожно, словно боится споткнуться. Но я не спросил почему. Слишком много во мне происходило, на мелочи просто сил не осталось.
В груди болело; казалось, сердце все растет и растет. Помню, не мог избавиться от мысли, что сердцу вот-вот места не хватит и грудь либо треснет, либо взорвется.
Я поднял голову, посмотрел на небо — ни одной звездочки, сплошные облака. Я вспомнил, что днем тоже хмурилось. Совершенно неожиданно мне захотелось, чтобы хлынул дождь. Совершенно неожиданно я превратился в Джина Келли и хотел насквозь промокнуть под ливнем, и петь глупую песенку, и танцевать как идиот, вместо того чтобы прятаться от дождя. Ничего себе? Мне вправду хотелось танцевать под дождем. Вот до чего мне было хорошо. А я, между прочим, и танцевать-то не умею.
— Смотри-ка, лоточники еще работают, — сказала она. — Я бы хот-дог съела. Возьмем?
Она мотнула головой в сторону торговца хот-догами на ближайшем углу.
Я так и похолодел.
Никогда, ни единого разу за всю жизнь я не ел ничего из того, что продают на улицах. Твердо усвоил от отца: это все равно что яду глотнуть. Стоит только попробовать отравы с уличного лотка — сразу схватишься за живот, упадешь и дух испустишь. Отец убедил меня, что с тем же успехом можно прыгнуть на шоссе перед автобусом-экспрессом. Я смутно догадывался, что если хот-доги продают, то кто-то их покупает и ест. И видимо, как-то выживает. Но с другой стороны, я полагал, что клиенты лоточников месяцами мучаются желудком в четырех стенах больничной палаты, где я, конечно, не могу их увидеть.
— А ты раньше покупала хот-доги с лотка? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Конечно, сколько угодно. А что?
— Да так, ничего.
Если Мария хочет хот-дог, Тони исполнит ее желание.
Мы направились прямо к лотку, уверенные в себе, как миллионеры. Это с виду. А внутри… меня корежило от одной только мысли, что надо о чем-то просить совершенно незнакомого человека. И ясное дело, вовсе не хотелось умирать молодым.
— Два! — сказала Мария. — Со всем понемножку.
Я заплатил за два, в душе умоляя небеса, чтобы она была зверски голодна и съела оба. Лоточник по-английски не говорил, но «Два со всем понемножку» вроде понял. Хотя ему и положено, на такой-то работе, верно? Он сделал два хот-дога с горчицей, кетчупом, специями, жареным луком и протянул по одному Марии и мне.
Мы пошли дальше, но теперь, понятно, каждый держал хот-дог обеими руками. Я не мог взять Марию за руку, и мне казалось, что земля из-под ног уходит. Мария все смотрела на меня — ждала, когда откушу свой хот-дог. Я сделал глубокий вдох и… откусил. Вкусно! Представляете — очень, очень вкусно! Ничего похожего на супы и всякие рагу, которые отец готовил каждый божий день. Овощи только органические, цыплята только выращенные на ферме. Ты — то, что ты ешь. Он так говорил. Часто.
И знаете, что я подумал? «О’кей. Пусть я нью-йоркский пожиратель хот-догов „со всем понемножку“. По имени Тони. Пусть. Я ни капельки не жалею, потому что Тони мне нравится несравнимо больше, чем прежний Себастьян».
Я шесть раз куснул — и хот-дога как не бывало. За живот я не хватался. И не умер. Меня даже не тошнило. Я себя просто превосходно чувствовал.
И хотя я знал, что отрава действует не сразу, интуиция подсказывала, что я не отравлюсь. Отец просто-напросто снова ошибся.
Когда я это понял, то поклялся нарушить еще не один отцовский запрет.
Скоро и Мария доела хот-дог, мы выбросили бумажки и салфетки в ближайшую урну и двинулись дальше. Через несколько шагов она опять протянула руку, и мы сплели пальцы.
Меня и на этот раз током ударило, только по-другому. Вроде сильнее, но мягче. От такого не вздрагивают и не подпрыгивают на месте — просто замирают и улыбаются.
