Сутулый тощий господин, который распоряжался жандармами, заметил Надежду, остановившуюся в дверях:
— А вот и наша барышня пожаловала! — воскликнул радостно.
Люди, что стояли возле Надежды, жильцы и зеваки, сразу отпрянули от неё и так и впились в неё — в новое действующее лицо драмы — взглядами, хотя всего минуту назад вовсе её не замечали — ей даже было нелегко пробиться через толпу к квартире.
Господин, фигура которого и длинный нос показались Наде знакомыми (она явно где-то видела его и, возможно, не раз, но вспомнить, наверное, не смогла бы), взял её за руку и втащил в квартиру, на свет:
— Может, вы нам, барышня, подскажете, где у вашего... э-э... милого дружка... да!., потайная комната? Где вы с ним вечерами времечко проводите? Ась?.. — он демонстративно склонился к ней ухом.
Надежда взглянула на Бертолетова. Тот смотрел на неё тревожно, глаза его остановились. В наступившей, какой-то ватной, тишине слышно было, как поскрипывали сапоги офицера, покачивавшегося с пятки на носок, слышно было, как сопел большим носом худой господин.
Надя пожала плечами:
— Может, и есть, но мне о том ничего не известно.
Охлобыстин сразу потерял к ней интерес:
— Даже если и знает, не скажет. Из идейных дамочка.
Митя смотрел на неё тепло, благодарно.
Надя стояла возле него растерянная, испуганная и не знала, что делать. Ловила на себе заинтересованные взгляды лощёного офицера, от которого, в отличие от других жандармов, приятно пахло духами. Серо-синяя каска с золотой кокардой — двуглавым орлом — была ему к лицу.
Надежда решила попытаться как-то исправить ситуацию. Спросила офицера:
— Зачем вы здесь?
— Странный вопрос, барышня, — он перестал смотреть на неё и принялся прохаживаться по прихожей; сапоги его заскрипели сильнее.
— Я имею в виду — разве Митя в чём-то виноват?
— Лучше объясните, зачем вы здесь?
Надя осторожно оглянулась на Бертолетова:
— Я... его жена.
Митя, растроганный, прослезился и отвернулся, пряча слёзы.
Офицер понимающе улыбнулся:
— Вы венчаны?
— Нет, — призналась Надя.
— Вот видите!..
Непонятно было, что офицер имел в виду, говоря своё «вот видите!».
— И всё же, господин офицер, в чём его обвиняют?
— Хотя бы вот в этом, — он пнул саквояж с пачкой «Земли и воли»; пачка при этом совершенно вывалилась из саквояжа, а из-под пачки матово блеснул воронёный наган; у офицера округлились глаза. — И вот в этом, — он нагнулся, поднял револьвер и высыпал себе на ладонь патроны из барабана. — Разрешение есть?
Бертолетов усмехнулся и не ответил.
— Вот видите!.. — со значением повторил офицер. — Вы не с тем человеком связались, милая. Такая женщина, как вы, достойна лучшей судьбы. Грустно всё, грустно, сударыня.
Охлобыстин, всё это время прислушивавшийся к разговору, приблизился с начальническим видом:
— Нет, сударыня, господин офицер не всё знает и поэтому, возможно, несколько обнадёживает вас. Что такое, право, попасться на распространении запрещённой литературы и на хранении револьвера!.. Мелочь, заусенец, так сказать. Многие попадаются и отделываются лёгким испугом. Здесь же — иное. Дмитрий Бертолетов подозревается в подготовке покушения на одну весьма влиятельную особу, в изготовлении бомбы подозревается, какую мы сейчас ищем. Вы, кстати, не видели здесь случаем бомбы?.. — вопрос был задан ёрническим тоном. — Не видели? Может, бомба лежала где-нибудь тут, в прихожей, без присмотра? Может, вы пол подметали, жена, да бомба вам мешала, переставляли её с места на место? Не видели?.. Между тем она где-то есть... — филёр картинно огляделся. — Да, так вот: изготовление бомбы ввиду недавнего покушения на государя императора особенно отягчает его вины.
— О, да, — кивнул жандармский офицер. — С таким обвинением он к нам надолго. А от вас, я думаю, — навсегда. Если вина его будет доказана, то...
Здесь к офицеру подошёл один из жандармов и доложил:
— Больше ничего не найдено, ваше благородие.
Офицер взглянул на Охлобыстина.
Тот, жёлтый от злости, молча развёл руками и вздохнул.
Тогда офицер распорядился:
— Этого уводите! — он кивнул на Митю; потом показал пальцем на Надю. — К даме у меня вопросов нет. Пока — нет. Но адрес свой она пусть оставит... Дворнику велите: пусть найдёт плотника, пусть поставят на место дверь...
Жандармы подняли Бертолетова со скамеечки и повлекли к выходу. Но Митя, хранивший до этого времени относительное спокойствие, вдруг начал вырываться — насколько это было возможно со связанными за спиной руками, — стал упираться ногами в пол и косяки. Он был так силён, что трое дюжих жандармов едва справлялись с ним. Многопудовыми гирями они висли у него на плечах, удерживали его и пыхтели; они, кажется, едва сдерживались, чтобы не ударить его. От волнения голос Бертолетова был громок, срывался на крик:
— Господа! Господа! Река уже течёт... Да отпустите же! — с ненавистью смотрел он на державших его жандармов; он рвался из их цепких рук; напрягались, вздувались жилы у него на шее, на лбу. — Дайте сказать... — он искоса и как-то значительно взглянул на Надю. — Реку не остановить, не повернуть вспять. Печать сломлена. Сломлена... печать... И то, что должно произойти, произойдёт...
— Не мели чепухи! — посмеялись жандармы и, навалившись скопом, потащили его дальше.
— Река течёт... печать сломлена... произойдёт...
Надежда тихо плакала, будучи не в силах помочь. Надя поражалась: как же он силён, если нескольким рослым, злым жандармам трудно справиться с ним!.. Она глядела на Митю, понимая, что, не исключено, видит его в последний раз. Но что она могла поделать? Ударить рукой в грудь этому огромному офицеру? Он и не заметит. Расцарапать лицо этому подлому филёру? Только достоинство своё уронить... Надя понимала, что Бертолетов для неё это сейчас говорил — про реку, про печать... Вовсе не для грубых, примитивных жандармов, от которых так разило ваксой и табачищем.
Что он хотел сказать? Чтобы она к Скворчевскому пошла, к Фанни? Или чтобы... сама?.. От ожегшей сознание мысли у Нади остановилось сердце, замерло дыхание.
Жандармы тащили Бертолетова к выходу, а он, выворачивая голову, со значением смотрел на неё и громко читал молитву:
— Отче наш, Иже еси на небесех!.. — и рвался; трещала ткань рубахи. — Отпустите же! Дайте хоть проститься по-людски, слово последнее шепнуть... Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли... Надя, слышишь? Да будет воля Твоя!.. Да будет воля Твоя!.. Воля! Слышишь?
— Шагай, шагай! — злились жандармы и толкали Бертолетова в плечи, в спину. — Набожный какой!..
