Беседа
олодой розовощёкий офицер с лицом чистым и красивым, как у девушки, с лицом благородным, к которому форма очень шла, вошёл в комнату для допросов и положил на стол перед подполковником папку с вытесненным золотым гербом. Подполковник в это время, склонившись под стол и побагровев, силился снять сапог.
— Помочь, Виталий Аркадьевич?
— Да уж, Миша, не сочти за труд.
После того, как зеркально-блестящие сапоги были сняты, подполковник с минуту разминал себе пальцами стопы с деформированными недугом суставами:
— Поверь, Миша, нет никаких сил. Наказание Господне! Не пойму только, за что... — Ахтырцев-Беклемишев кивнул на дверь. — Привели?.. Ты присаживайся.
— Так точно, ожидает, — адъютант присел на свободный табурет.
Подполковник наконец прикрыл ноги мягонькой портянкой и спрятал их под стол. Раскрыл папку, документов в которой стало существенно больше. Пробежал глазами парочку тех, что лежали сверху, бросил задумчивый взгляд в зарешеченное, наспех вымытое, с грязными разводами окно:
— Мы давно знаем их явку, мы знаем всех, кто там хоть однажды бывал, с лидеров их можем писать портреты. Мы всех можем хоть сегодня взять под арест. Но мы не знаем, Миша, их ближайших планов и их далеко простирающихся связей — по Петербургу, Москве и, что немаловажно, с заграницей. Нам необходим свой человек в их среде. Вот Виктор Бегаев, например, брат нашего олуха. Бывший офицер — штабс-капитан. Наверное, не сложилась карьера: обошёл по службе какой-нибудь хлыщ с хорошей родословной, с семейными связями, и Бегаев обиделся, подал в отставку... Надавлю на чувство чести, пообещаю восстановление в звании и скорое повышение, посулю привилегии. Авось клюнет. Здесь есть над чем поработать. Вижу перспективу. Иначе не брался бы за эту нить. Что думаешь ты?
Адъютант поднялся с табурета:
— Перспективу и я вижу. Только, думаю, хлопотно всё это. Проще своего человечка к ним внедрить.
— Это может быть долго — пока ещё они его проверят, пока начнут ему доверять... И нет никаких гарантий, что доверять начнут.
Миша пожал плечами:
— Пожалуй, так... Ну что, Виталий Аркадьевич, вводить?
— Вводи, — подполковник откинулся на спинку стула, и стул под ним скрипнул.
Солдат ввёл в комнату Вадима Бегаева.
Ахтырцев-Беклемишев отечески улыбнулся арестанту:
— Итак, Вадим Петров Бегаев, отдохнули? Приступим? Это будет всего лишь беседа — не допрос. Не верите? А вот смотрите — я папочку свою в сторону отодвигаю... — он, и правда, отодвинул свою красивую папку на край стола; как будто это могло что-нибудь значить; это был жест — не более; но это был жест, рассчитанный на некий психологический эффект.
— Воля ваша. Приступайте, — Бегаев прятал усталые глаза. — Только о каком отдыхе речь, если нас в камере — как у нищего вшей за подкладкой? То сидишь, то стоишь.
— Временные трудности, — заметил не без оптимизма подполковник. — Возводится новое здание. Скоро вам станет просторнее, — он бросил на Бегаева, понуро сидящего перед ним, быстрый оценивающий взгляд. — И вообще: не падайте духом. Вы так молоды! Вся жизнь впереди. Мечты, надежды... Я тут подумал недавно о вас, и пришла мне в голову мысль, какую, пожалуй, можно внести в собрание афоризмов: великие вещи делаются в юности, а плоды этой деятельности пожинаются в старости.
— При чём же здесь я? — не понял Бегаев.
— А вы послушайте... Вы, Вадим, даже удивитесь, — под подполковником опять жалобно скрипнул стул. — Я понимаю вас, и именно это вас должно удивлять — понимание моё. Так?.. Понимание врага, как вы думаете. Но я вам не враг, и вы в этом скоро убедитесь. Вы действуете в верном направлении и цели ставите перед собой высокие и благородные. Вы только в методах и средствах допускаете ошибку... Будь я такой же молодой, как вы, я тоже ставил бы перед собой цель достижения всеобщего народного счастья, я бы тоже рисовал в мечтах светлое будущее для всего народа, который настрадался за многие века деспотизма и самодурства власть предержащих, я бы тоже исповедовал идеи братства и всеобщих равных возможностей.
Бегаев поднял на него удивлённые глаза; его губы скривила недоверчивая улыбка:
— Почему же вы сейчас не ставите перед собой такую цель — на своём месте?
— А вот ставлю! — едва не весело воскликнул подполковник. — Ставлю! Именно в данный момент что я делаю, как вы полагаете? Пытаюсь наладить между нами доверительные отношения. Чтобы потом уже вместе решать, как нам быть. И чтобы вы мне поверили, призываю вас: вы, молодой человек, полный сил и благородных мыслей, в начале жизни своей совершите великое дело — остановите кровопролитие. Кому это нужно, чтобы мы, граждане одной страны, не худшие, заметьте, граждане, а зачастую лучшие из лучших, талантливые, могущие принести государству очень много пользы при достойном применении своих способностей, могущие быть гордостью нации, истребляли друг друга? Это кровопролитие, а по сути гражданская война, только внешнему врагу и на руку. Остановите же кровопролитие! Именно вы.
Вадим Бегаев был совершенно сбит с толку, смотрел на Ахтырцева-Беклемишева вопросительно:
— Как же я кровопролитие остановлю? Сидя здесь... Выпустите меня, тогда и...
— За этим дело не станет, — отмахнулся Ахтырцев-Беклемишев. — Потерпите несколько деньков. Не ради общения со мной, как вы понимаете, а ради великой идеи. Мыс вами сейчас договориться должны. В принципе. Наметить общие цели, оговорить возможные методы — приемлемые, бескровные и действенные. Мы должны прийти к согласию о сотрудничестве...
Бегаев просветлённо заулыбался:
— Э, нет, господин хороший! Ни о каком сотрудничестве с вами я говорить не намерен. Это вы лукавите. Это вы не за того меня приняли.
— Упаси бог, Вадим! — вскинул руки подполковник. — Я вас вовсе не в шпионы зову, не в наушники. Я пробую начать говорить с вами на одном языке. Думаете, я ваших вдохновителей не знаю, духовных отцов? Если говорить здесь начистоту, — подполковник с некоторой опаской покосился на дверь и понизил голос, — я не меньший социалист, чем вы; а может, даже и больший. Не верите? А вот, в отличие от вас, я Чарлза Дарвина читал, о котором ваши духовные наставники весьма высокого мнения. И со многими идеями его согласен. Или Марксов «Капитал»... Вы осилили его? У меня в том есть сомнение. Образование у вас какое? Курс гимназии?.. А я работал с названным трудом активно. Не на ночь глядя полистывал. С карандашиком в руке читал, с nota bene на полях. И из Плеханова я читал. И даже лично знаю профессора Лаврова
[39]. И что, спросите вы... Идеи их мне понятны и близки. Дух их — это и мой дух. Идеи их, скажу я вам, достойны воплощения в действительность.
