Давать показания вызвали помощника мистера Кассиди. Это был тощий прыщавый юнец. Не глядя, можно было сказать, что ногти у него изгрызены до мяса. На вопрос, член ли он «Железного круга», он ответил, что у него пока что испытательный срок, но он надеется скоро стать полноправным членом.
— Видели вы апеллянта в тот день в магазине или нет?
— Я только говорил то, что мне велел сказать мистер Кассиди. Он объяснил, что это часть моего испытания.
— Но вы видели апеллянта или нет? — настаивала Ребекка.
— Нет, — ответил юнец. — Я только сказал то, что велели.
— Вопросов больше нет, — сказала Ребекка.
— Да здравствует «Железный круг»! — промямлил парень: наверняка по приказу, не иначе как ему пообещали сделать его полноправным членом. Есть ли у него мать, подумал я, и если есть, гордится она своим сыном или стыдится за него? В любом случае ей придется навещать его в тюрьме, где кто-нибудь объяснит ему, что влечет за собой лжесвидетельство.
Когда с торговцами скобяными товарами разобрались, судьи объявили заседание закрытым. Я был рад новой отсрочке. Я соскучился по дому. По своей камере. Ребекка снова заговорила о том, что можно подать прошение и меня выпустят под залог, и я снова отказался. Как же там будет без меня моя койка? И мое зарешеченное окно. Они ждали меня. Я не мог их подвести.
По дороге к фургону я, несмотря на эйфорию, подумал, уж не свихнулся ли я.
35
Я понимал, что апелляцию могут удовлетворить на следующий день, и возможно, это будет последняя ночь, которую я проведу в своей камере. Мне не хотелось упустить ни минуты. Я решил, что спать не буду, полежу на койке, может быть, немного почитаю, а в перерывах буду вбирать в себя все, что есть в моем маленьком доме. Не то чтобы я хотел запомнить все как можно лучше. Я вряд ли это когда-нибудь забуду. Скорее, я хотел все это осмыслить — каждый уголок места, где я провел в заключении месяцы и годы, проклясть его за все невзгоды и возблагодарить за то, что было мне приютом, что удерживало здесь мое перо. Так что я лежал без сна, переводя взгляд со страницы на стены, окно, на пол, по которому я столько в отчаянии расхаживал. Лучи рассвета мягко струились сквозь решетку, и, чтобы приветствовать его, я запел бабушкину песню.
Принесли завтрак с дополнительным куском хлеба. Я быстро оделся. Мне все еще нужно было немного времени, чтобы оглядеть камеру. Через час за мной придут. Вскоре зашел начальник тюрьмы. Он принес утреннюю газету и, отдавая ее мне, сказал:
— По-моему, это значит, что все закончилось. — Он протянул мне руку. — Наверное, это прощание, — сказал он, и его лицо расплылось в улыбке.
— Вы были ко мне очень добры, — сказал я, — примите мою благодарность.
Довольно официальное прощание. Так и должно было быть. Ведь он — официальное лицо. И останется таковым, когда я уйду.
Я мог и не разворачивать газету. Новости о процессе были на первой полосе, половину ее занимали два портрета — Эклза и мой. Такое соседство меня покоробило. Сначала я посмотрел на свой снимок. Та же фотография, где под ретушью мой виноватый вид становится невинным. Выглядел я так обаятельно — чуть ли ни кинозвезда. Рядом был Эклз, и, когда я взглянул на него, мне показалось, что он мне подмигнул. Точно так же, как в тот раз, которого я не забуду никогда.
Заголовок гласил: «ПОСЛЕДНЕЕ ПРИЗНАНИЕ САМОУБИЙЦЫ». А ниже было написано: «Предсмертная записка была обнаружена рядом с телом Ричарда Эклза, найденного мертвым во вторник в одном из отелей Марселя. В ней он признается в убийстве Джорджа Тилбери и заявляет, что Дрейфус невиновен. Ожидается, что рассмотрение апелляции по делу Дрейфуса завершится сегодня».
О себе я даже не подумал. Все мои мысли были с сэром Генри, с леди Тилбери: принесет ли это известие им хоть какое-то облегчение? Джордж теперь был бы уже совсем взрослым, и мне казалось, что больше ни о чем они думать не могут. Мне было жаль, что Эклз умер — я хотел бы убить его своими руками.
Наконец за мной пришли. Как я ни жаждал свободы, настроение у меня было никудышное, меня грызла ненависть к Эклзу. Я в последний раз оглядел свою камеру. Никакой ностальгии. Никаких ожиданий. Меня вдруг охватило полное равнодушие.
36
В последний день первым давал показания мистер Твиди. Выглядел он неплохо. Сильно загорел, на что тут же обратила внимание Ребекка.
— Вы отдыхали, мистер Твиди? — спросила она.
— Да, — ответил он.
— В Испании, наверное? У вас ведь там вилла.
— Совершенно верно, — сказал мистер Твиди. Он слегка запинался — понимал, к чему она клонит.
— И как давно вы ей владеете?
— Около двух лет, — выдавил из себя мистер Твиди.
— То есть вы купили ее вскоре после суда над апеллянтом.
— Да, — вынужден был согласиться мистер Твиди.
Ребекка не стала развивать эту тему. Просто посмотрела на судей и пожала плечами.
— По делу апеллянта вы дважды давали показания, — продолжала она. — В первый раз вы, подтвердив его алиби, сказали, что лечили ему зубы у себя в кабинете третьего апреля между половиной третьего и тремя часами дня. Позже вы отозвали эти показания и заявили, что апеллянт в назначенное время не явился. Мистер Твиди, напоминаю, что вы под присягой. Так какое же из показаний было правдой?
— Первое, — сказал он. — Я лечил его в своем кабинете. Он пришел в назначенное время.
— Почему позже вы отозвали это заявление?
— Так предложил мистер Эклз.
— Вы член «Железного круга»?
— Разумеется, нет, — с достоинством ответил мистер Твиди.
— Тогда почему же вы оказали услугу мистеру Эклзу?
— Он пообещал мне это компенсировать.
— Каким образом?
— Тогда он не сказал, каким.
— Ну же, мистер Твиди, — Ребекка начала терять терпение. — Как он вам это компенсировал?
— Виллой… — пробормотал мистер Твиди. Ему было стыдно. Его почти не было слышно, поэтому Ребекка повторила: «Виллой», — чтобы зал услышал.
— Благодарю вас, мистер Твиди, — сказала она.
Оставалось вызвать еще одного свидетеля. Это был инспектор из полицейского участка Кентербери.
— На суде вы заявили, что осмотрели машину апеллянта.
— Скажем так: я проследил за тем, чтобы ее осмотрели.
— Что это значит? — спросила Ребекка.
— Это значит, что я не осматривал ее лично. Осмотр произвел один из моих помощников.
— Если вы не осматривали машину, откуда вам известно, что отпечатки пальцев Джорджа Тилбери были обнаружены на приборной доске? И пуговица от школьного пиджака на пассажирском сиденье?
— Так мне сказали, — ответил инспектор.
