— Сэр Альфред Дрейфус? — осведомился инспектор Уилкинс.
Меня удивила его официальность.
— Разумеется, — улыбнулся я. — Вам это отлично известно.
— Сэр Альфред Дрейфус, — повторил он без намека на улыбку, — я арестую вас по обвинению в убийстве Джорджа Тилбери. Вы не обязаны ничего говорить, и все сказанное вами может…
У меня было ощущение, что я смотрю телевизор или даже играю главную роль в детективном сериале. Я услышал, как вскрикнула Люси, почувствовал холод наручников на запястьях, но мне все еще казалось, что это телевизионная передача, которую мне хотелось выключить. Слишком рано для того, чтобы пялиться в ящик. Я понял, что меня уводят. Слышал, как Мэтью сказал, что найдет мне адвоката, а Люси шепнула: «Это чудовищно».
Я не оглянулся на дом. Мне не пришло в голову, что я его больше никогда не увижу. Меня повели к неприметной машине, стоявшей на подъездной дорожке, и я заметил, что моей машины там нет.
— Моей машины нет, — сказал я.
— Мы ее увезли, — сообщил мне инспектор.
Я оглянулся на школу и отметил, что у Эклза по-прежнему горит свет. И тут я осознал, что это не телевизор и что меня обвиняют в убийстве Джорджа Тилбери.
Те десять минут, что заняла поездка до участка, я сидел между арестовавшими меня мужчинами. На улицах людей почти не было, на машину никто внимания не обращал. Когда мы подъехали к участку, инспектор Уилкинс спросил:
— Хотите одеяло — закрыть лицо?
— Зачем? — ответил я. — Мне нечего скрывать.
Не знаю уж, какого ответа я от них ожидал, но они просто промолчали. Меня практически втащили в участок, и, пока это происходило, я представлял, как они будут извиняться, когда поймут, что совершили чудовищную ошибку, прикидывал, прощать их или нет. Я все еще был сэром Альфредом Дрейфусом.
Меня подвели к столу и велели опорожнить карманы. Но карманов у меня не оказалось — я все еще был в пижаме, так что без этой процедуры пришлось обойтись. Наручники с меня сняли, как и часы, за которые мне нужно было расписаться, после чего меня отвели в комнату для допросов. Мои сопровождающие сели напротив. Один включил магнитофон, сказал в него несколько слов: назвал время и присутствующих. Я сразу сообщил, что без адвоката ничего говорить не буду.
— Вы не хотите узнать, каковы улики против вас? — спросил инспектор Уилкинс.
Я начинал его ненавидеть.
— Нет, — твердо сказал я. — Я подожду совета адвоката.
Тогда напарник Уилкинса сказал:
— Допрос прекращен, — и снова назвал время: с начала допроса прошла минута.
Другой полицейский, уже в форме, отвел меня в камеру.
— Вы привыкайте — посоветовал он, введя меня внутрь. И добавил уже ласковее: — Вы завтракали?
Я не мог ему ответить. Я вообще перестал что-либо понимать. Я сидел на койке у стены и очень хотел плакать. Думал о Люси и детях. Они, наверное, сели завтракать. Как она объяснит им мое отсутствие? А Мэтью? Что он делает? Что чувствует? Негодует ли, как и я? Я надеялся, что он свяжется с Саймоном Познером, отличным адвокатом, хорошо знавшим нашу семью. Он наверняка тоже в ужасе.
Вскоре охранник принес поднос с завтраком. Я даже удивился своему аппетиту. Пища была свежая, но безвкусная, голод я утолил. Я даже с удовольствием выпил кружку чая и, на миг представив себя осужденным, усмехнулся. Воображал, как буду рассказывать эту историю детям, представил их распахнутые в изумлении глаза. Взглянув на запястье, я сообразил, что не могу узнать, который час. Будет забавно, подумал я, жить без часов, определять время по восходу и закату солнца. Я не понимал, почему у меня такие кроткие и благодушные мысли, ведь меня трясло от злости. И эта злость утомляла. Я лег на койку и, по-видимому, быстро заснул — пытался компенсировать то, что мой сон так грубо прервали. Когда меня разбудил охранник, я машинально взглянул на запястье. Сколько я проспал, я не понял. Снаружи все еще было светло, я снова проголодался. Видимо, настало время обеда. Но охранник сказал, что только одиннадцать утра и мой адвокат прибыл. Я еще не отошел ото сна и не сообразил, зачем приехал адвокат. Потом огляделся и все понял.
Меня отвели в комнату для допросов, где меня ждал Саймон. Я был рад его видеть, и он приветствовал меня так же дружелюбно. Охранник вышел и закрыл дверь. Все свои советы Саймон мог дать мне наедине. Я сел напротив него.
— Прошу прощения за свой вид, — сказал я. — Меня забрали прямо из кровати.
— Мэтью сейчас принесет костюм, — сказал Саймон.
— Значит, хоть домой я смогу отправиться одетым.
— В этом я сомневаюсь. — Саймон накрыл своей рукой мою. — Альфред, похоже, дело плохо, — сказал он.
— Что плохо? Бога ради, какие у них доказательства? Они даже тела не нашли. Они что, ищут козла отпущения?
Я подумал, что это выражение будто придумано специально для евреев — ни про какой другой народ так не говорят.
— Тело нашли, — сказал Саймон.
— Где?
— Это-то самое ужасное. Оно было закопано в вашем саду в Кенте.
В голове у меня словно разорвался снаряд. Слова Саймона врезались в меня, точно шрапнель. От ран меня скрутило. У меня в сознании деревня моего детства была местом, где находятся две могилы, два священных кусочка земли, а в нашем саду плодоносят деревья, за которыми они ухаживали, и там мы с Мэтью играли с нашими детьми. Теперь он был очернен, память осквернена.
— Как они посмели! — Я почти вопил.
— Это очень существенная улика, — сказал Саймон. — Она указывает прямиком на вас.
— Чушь, — сказал я. — Одного этого недостаточно.
— Есть еще кое-что, — сказал Саймон, — но у меня пока что не было времени узнать подробности. Мне только сказали, что кто-то из ваших учеников дал показания против вас и представил доказательства. Показаний я еще не читал, но подозреваю, что они могут вас погубить.
Не знаю почему, но в тот момент я почувствовал, что Саймон не годится в мои защитники. Он не слишком рвался доказывать мою невиновность, и его пессимизм меня настораживал. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что зря не прислушался к своим предчувствиям.
Мне вдруг стало плохо. Я буквально почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Саймон налил мне воды. Вокруг меня сгущался мрак.
— Когда вы увидите эти показания? — спросил я.
— Я буду изучать их несколько дней, пока готовлюсь к защите. А вы утром должны предстать перед мировым судом. Я буду там с вами. Вам предъявят обвинение в убийстве, спросят, признаете ли вы себя виновным. Вы ответите: «Не признаю». Далее вам назначат заключение под стражу, и, возможно, дело отправят в Центральный уголовный суд.
— Саймон, — сказал я, не веря собственным ушам, — вы же мой друг.
— И останусь таковым, — сказал Саймон. Он встал. — Я должен спросить вас об одной вещи. Это просто формальность.
