Я закрываю глаза и киваю, набирая в легкие как можно больше воздуха.
– Подожди, – Пьер берет Рафаэля за плечо и разворачивает к себе, – ты же можешь сбросить пароль, используя его номер.
– Я уже пытался, на этот номер нет зарегистрированной страницы, – Рафаэль трет глаза и вновь поворачивается ко мне. – Тебе нужно поесть, ты побледнела.
– Но у него никогда не было другого номера, – непонимающе размышляет вслух Пьер. – Тебе не кажется, что он просто не хотел, чтобы ты совал свой нос в его дела?
– О чем вы вообще говорите? – серьезно спрашивает Квантан.
После короткого молчания Рафаэль тяжело вздыхает:
– Ты помнишь, Мика последние месяцы бесконечно переписывался в Фейсбуке? Я просто… – он запинается и закрывает глаза, – мне просто нужно знать.
Он не уточняет, что именно ему нужно знать. Он больше ничего не говорит. Но мне становится ясно, что не я одна гоняюсь за призраком… Он тоже пытается собрать по крупицам хоть что-нибудь, что угодно, любую мелочь, деталь, все, что связанно с тобой, Мика. И я решаю, что расскажу ему все. Я помогу ему собрать этот пазл, потому что вижу, как сильно он в этом нуждается.
Квантан даже не глянул в мою сторону, не сводя хмурых глаз с Рафаэля.
– Я думаю, если Мика захотел что-то скрыть от тебя, – тихо, со сталью в голосе говорит он, – то ты должен уважать это решение и не лезть.
И он разворачивается и уходит.
Пьер вновь кладет руку Рафаэлю на плечо.
– Он скучает, Раф. Не злись на него, он просто очень сильно скучает…
Рафаэль смотрит вслед удаляющемуся Квантану, а я прикусываю язык. Ты же не хотел, чтобы он знал, Мика. Не хотел? Должна ли я тоже уважать твое решение? Господи, как же сильно я запуталась… Просто запуталась… Что же мне делать?
Я приняла душ и переоделась. Капюсин к этому времени уже сложила свои вещи и даже заправила наши постели.
– Это были длинные выходные, – с улыбкой в голосе говорит она, – у меня ощущение, будто прошло минимум две недели.
Я согласно киваю.
– Да, уик-энд, полный событий.
Она прищуривается и спрашивает, поигрывая бровями:
– Тебе понравились эти события?
Я кидаю в нее подушку.
– Леа, – восклицает она, – я ведь уже заправила постели.
Я смеюсь и прыгаю на идеально застеленное одеяло. Недолго думая, она прыгает тоже. Мы лежим в тишине и смотрим в потолок, изучая лепку.
– Это было невероятно, – шепчу я, отвечая на ее вопрос.
Эдит крепко обнимает парней на прощание, просит их не пропадать и приезжать чаще. К нашему огромному с Капюсин изумлению, она точно так же обнимает нас, и даже целует в обе щеки.
– Приезжайте вместе с мальчиками, когда только пожелаете, – говорит она на прощанье.
Пьер и Квантан начинают закидывать в багажник наши вещи, подходит Рафаэль и забирает свою сумку из общей кучи.
– Леа поедет со мной, – говорит он, подхватывая мой рюкзак.
– Поедет с тобой? – приподнимая брови, спрашивает Пьер. – На чем?
Рафаэль лукаво улыбается и достает ключи от новой машины.
– Ждет меня в гараже, – с усмешкой заявляет он.
– О нет! – орет Пьер, – ты уболтал отца взять тебе Mercedes AMG GT?
– Подними челюсть с пола, – подмигивает Раф.
Квантан качает головой и улыбается, Пьер все еще стоит ошарашенный.
– Увидимся в Париже, – беря меня за руку и направляясь в сторону гаража, сладко поет Рафаэль, – и что-то мне подсказывает, мы будем там раньше вас.
Пьер закатывает глаза, а Квен смеется.
Глава 24
– Леа, – шепчет Рафаэль мне на ухо, – мы приехали, куда тебя подвезти?
Я тру глаза и хриплым сонным голосом спрашиваю:
– Я уснула?
Рафаэль смеется.
– Точно, проспала всю дорогу.
Я смотрю в окно. Он припарковал машину на незнакомой улице. Солнце уже скрылось, но ночь еще не опустилась на землю. Небо над городом прекрасное, сине-фиолетовое.
– Красивое небо, – шепчу я, глядя на сиреневые разводы, – напоминает акварельные краски. Когда мокрые цвета перемешиваются, получаются такие потеки, и ты никогда не знаешь, как именно они перемешаются, и какой формы будут. За этим всегда очень интересно наблюдать.
– Ты рисуешь? – спрашивает он.
– До тринадцати лет я два раза в неделю ходила в школьный кружок рисования. Акварель и пастель были моими любимыми уроками.
– А почему перестала?
– Я ведь переехала в Париж к маме, а она не собиралась платить за мое никому не нужное глупое хобби.
Он кивает.
– Тебе не обязательно возвращаться домой.
Я качаю головой.
– Я и так не живу там больше.
Он внимательно смотрит на меня.
– А где ты живешь?
– Я расскажу, но только при условии, что ты не будешь смотреть на меня таким беспокойным взглядом, это малость раздражает.
Он хмыкает.
– Как скажешь.
– Бабушка оставила мне немного денег, на них я и живу. У нее были проблемы с сердцем. Сейчас я понимаю – она, скорее всего, знала, что не сможет надолго со мной остаться… – я замолкаю, подбирая слова. – Мы очень хорошо с ней жили, она обожала готовить, у нас был свой маленький огород и фруктовые деревья в саду. Она снимала маленький цветочный магазин, продавала не только цветы, но и все, чтобы за ними ухаживать, и грунт, и рассаду… Я обожала проводить там время. – Я вздыхаю. – Она делала со мной уроки, водила на рисование с пяти лет. Думаю, ей тоже не хотелось быть одной, ее муж умер молодым, я видела его только на фотографиях. Моя мама, ее единственная дочь, ушла из дома, как только ей исполнилось восемнадцать, в двадцать два вернулась уже со мной, а через месяц опять уехала, но уже без меня. Думаю, для бабушки это было началом новой жизни. По крайней мере я никогда не чувствовала ее недовольства. Она по-настоящему любила меня.
Рафаэль слушает внимательно, не прерывая.
– После ее смерти я жила с матерью и отчимом. Меня никто никогда не бил, и ничего особенно страшного со мной не случалось. Меня просто-напросто ненавидели. Я убежала из дома в тот день, когда в первый раз тебя увидела, а когда вернулась, мне сказали, что я должна уйти. Я ушла и, если честно, это самый удачный поступок за всю мою жизнь.
– Ты и школу поменяла, – замечает Рафаэль, и я сцепляю руки в замок.
Самое время рассказать всю правду. Выговориться как на духу, излить душу. Но мне страшно. Мика, ты же мог просто удалить нашу переписку, но вместо этого закрыл брату доступ к своему аккаунту. Я ничего не понимаю. Я смотрю на Рафаэля, и он тоже не сводит с меня глаз, где читается нечто теплое, доброе. Я судорожно вздыхаю и отворачиваюсь.
