– Расскажи про проект в Абу-Даби, – восклицает Изабелла, – их отель практически достроен!
– Да? – спрашивает Августин не без интереса в голосе. – Когда открытие?
Глаза Рашель начинают блестеть.
– Оно запланировано на начало сентября! Остались только внутренние работы.
– Давайте съездим туда, – предлагает Изабелла, – Рафаэль, что скажешь?
– Я не очень люблю Арабские Эмираты, ты же знаешь, – отвечает он, не поднимая головы.
Изабелла разочарованно вздыхает. Прислуга уносит пустые тарелки, наполняет бокалы, подает запеченное мясо с гарниром. Движения слуг плавные и уверенные.
– Леа, – обращается ко мне Изабелла, произнося мое имя так, будто она подзывает собачонку, – а чем занимаются твои родители?
Как раз перед этим я положила в рот кусок мяса, и теперь он комом встает в горле. Старательно пережевывая еду, я делаю глоток вина, но не могу наслаждаться вкусом трапезы, потому что в голове крутится: «Я не знаю, где мой отец, а мать работает официанткой в кафе». Но я ни за что не произнесу это вслух.
– Изабелла, я видел фотографии с Канн, ты была сногсшибательна на красной дорожке, – пробует сменить тему Квантан. – Как вообще прошел фестиваль?
– Как обычно: фильмы, вечеринки, звезды и фотографы, – сухо отвечает она и глядит на меня, приподняв идеальную бровь. Потом не терпящим возражения тоном повторяет с улыбкой: – Леа?
– Не отвечай, если не хочешь, – твердо произносит Рафаэль.
Изабелла резко опускает бокал и в упор смотрит на сына.
– Что значит «не отвечай, если не хочешь?» – Ее раздражение настолько ощутимо, что я поеживаюсь. – И не смотри на меня так, Рафаэль, я не спрашиваю ничего такого.
– Изабелла, – тихо окликает ее муж.
– Седрик, я задала элементарный вопрос! Чем занимаются ее родители? Если у нее их нет, это, конечно, ужасно и очень печально, но об этом можно сказать вслух! Мы похоронили сына и знаем, что это такое! А если они живы и здоровы, это вообще проявление неуважения! – возмущенно гремит она.
Рафаэль с грохотом отодвигает стул и бросает:
– Леа, ты идешь со мной.
Изабелла свирепо смотрит на него:
– Нет, я запрещаю тебе, слышишь?! Сядь на место, ты никуда не идешь, и она тоже!
Рафаэль поворачивается к ней и устало спрашивает:
– Тебе еще не надоело?
– Не разговаривай со мной в таком тоне, ты мой сын!
– Изабелла, – снова говорит Седрик, на этот раз чуть погромче.
Но она делает вид, будто не слышит его.
– Ты не имеешь права разрешать всяким маленьким девочкам игнорировать твою родную мать, – продолжает она. – Мало того, что ты привел неизвестно кого на семейный ужин, ты еще и открыто проявляешь неуважение и думаешь, что я буду молчать?!
– ИЗАБЕЛЛА! – стукнув ладонью по столу так, что дрожит посуда, гремит Седрик и смотрит на жену злыми серыми глазами. – Прекрати сейчас же. Ты находишься в доме моих родителей, за столом с моей семьей и устраиваешь сцену? И при этом говоришь об уважении? – Его голос звучит холодно. Он больше не кричит, лишь отчетливо выговаривает каждое слово. – Рафаэль, сядь, – кивает он в сторону сына.
И Рафаэль садится. В комнате наступает неловкая тишина. Мое сердце бешено бьется в груди, а руки дрожат, и я прячу их под стол. Тишина с каждой секундой становится все более угнетающей.
– Как прошло гран-при в Монако? – обыденным тоном интересуется Пьер. Я бросаю на него преисполненный благодарности взгляд, он в ответ подмигивает. Ему вновь удается разрядить обстановку.
– Там была такая чудесная погода, – начинает щебетать его мама, – и все происходило в лучших традициях. Яхты, вечеринки, море шампанского. Я так и не поняла, почему вы не приехали? – интересуется она у мальчиков.
– Я не хотел уезжать из Парижа, – глядя на Капюсин, с улыбкой отвечает будущий президент.
– Привез бы ее с собой!
Эдит смеется.
– Разбежались, привез с собой! Я говорила по телефону с ее мамой и поняла, что ради ее доверия нашему дорогому Пьеру пришлось бы по меньшей мере убить дракона, и то не факт, что она впечатлится его героизмом. Я еле уговорила ее отпустить Капюсин к нам на три дня, – с улыбкой в голосе заканчивает Эдит, и все за столом смеются. Практически все. Седрик и Изабелла сидят с погрустневшими лицами, точно так же, как мы с Рафаэлем.
* * *
После ужина мы вновь переходим в зал. Пить чай, кофе или что покрепче, как пошутил Августин. Мы с Капюсин подходим к камину и рассматриваем семейные фотографии. При виде некоторых я чувствую, что мне не хватает воздуха. На них снят ты, Мика. Маленький, чуть постарше, затем подросток. На многих фотографиях вы запечатлены вчетвером: Квантан, Пьер, Рафаэль и ты, Микаэль. Возможно, это покажется безумием, но я точно знаю, где стоишь ты, а где Рафаэль, хоть вы и близнецы, у вас даже стрижки были абсолютно одинаковые. Но я вижу разницу, я просто вижу ее. Она в ваших глазах. У тебя были другие глаза, Мика. Тоже большие, черные, они выглядят абсолютно не так, как Рафаэлевы, ты и на мир смотрел иначе, чем он. Действительно, парадокс – вы с братом были одинаковыми снаружи и такими совершенно разными внутри.
Я беру в руки вашу общую с Рафаэлем фотографию в стеклянной рамочке. На ней вам на вид лет по тринадцать, вы стоите прямо на фоне той самой магнолии, что цветет сейчас во дворе, и улыбаетесь в камеру. Мое дыхание учащается, руки начинают дрожать. Ты выглядишь таким живым на этой фотографии! Таким живым. Я смотрю на твое лицо, в твои глаза, последние кусочки пазла встают на свои места, и мне открывается цельная картинка. Теперь я знаю, какой ты, Мика. Точнее, теперь я могу ярче представить, каким ты был… был. Ко мне подходит Эдит и смотрит на фотографию у меня в руках. Я быстро ставлю ее на место и шепчу:
– Извините.
– Нет-нет, ничего страшного, – качая головой, с улыбкой отвечает она, – можешь трогать все, что пожелаешь.
Она тянется за другой фотографией. За той, где все четверо ее внуков сидят на скамейке и улыбаются.
– Правда, смешные мальчишки? Я помню год, когда они все родились. Это было сумасшествие, четыре внука в один год. Августин ходил гордый, как петух, а я скупила все мальчиковые вещи в магазинах, – она улыбается. – В январе родился Квантан, затем в феврале – Пьер и наконец в апреле эти два сорванца, – она возвращает фотографию на место и берет другую, ту, что я так внимательно разглядывала перед этим.
– Правда, они разные? Никогда не путала их, никогда. Всегда точно знала, какой именно проказник стоит передо мной. Помню, однажды повезла их на море. В Тулоне у нас есть дом, и я решила посидеть с ними там пару недель. Недалеко от Тулона находится маленький городок, который называется Иер. Наша домработница рассказала мне, что там есть красивый парк с птицами, вот я и решила свозить туда мальчишек. Там действительно были птицы, павлины свободно разгуливали по траве, утки плавали в маленьком пруду, даже страус по загону бегал. А еще летали маленькие красивые зеленые птички, я уже не помню их название, но они жили в высоких клетках, и их было очень много. Они щебетали и порхали с места на место. Помню, Микаэль закричал, увидев их, и побежал к клетке. Они так ему понравились, такие маленькие, миленькие. Он приник к решетке и не сводил с них глаз. А Рафаэль не пошевелился, встал рядом со мной, темнее грозовой тучи, и знаешь, о чем он меня спросил? – Она отрывает глаза от фотографии и смотрит на меня затуманившимся взором. – Он спросил: «Почему они сидят в клетках? Разве птицы не должны свободно летать в небе?» Я помню, как растерялась тогда и вначале хотела сказать, что птичек держат взаперти, чтобы дети могли на них посмотреть, насладиться их красотой, но поглядела на внука и сразу поняла – это будет огромной ошибкой. Он действительно сопереживал птицам. Услышав такой ответ, он бы начал винить себя и всех мальчишек на этой земле за то, что птицы оказались в заточении. Близнецам было по пять лет, и я уже тогда поняла, что Рафаэль – особенная птица невероятного полета, – и она замолкает, погружаясь в воспоминания.
