Возникает неловкая тишина.
– Я не очень люблю об этом говорить, – признаюсь я. – Давайте сменим тему?
Возвращается Пьер.
– Вуаля, ма шери,
[10] – говорит он, вручая Капюсин стаканчики и забирая у нее вино. Потом деловито заявляет, раскрывая походный нож: —Нужно нарезать пармезан.
Мы все садимся на плед, подобрав под себя ноги, и вдыхаем прохладный вечерний воздух. Вокруг сравнительно тихо, только легкий ветерок шелестит листьями деревьев.
– Как же красиво, – шепчет Капюсин, глядя на блестящие огоньки в отражении Сены.
– Да, – шепотом соглашаемся мы.
Рафаэль достает пачку сигарет и спрашивает:
– Кто-нибудь будет?
Квантан, Пьер и Капюсин берут по сигарете и закуривают.
– Давай бутылку, я открою, – говорит Раф. Он сидит с самого края одеяла, я – рядом с ним. С другой стороны от меня садится Квантан, а рядом с ним Пьер. Капюсин кладет голову ему на плечо. Рафаэль открыл вино и налил в пять стаканчиков насыщенную бордовую жидкость. Мы подняли их вверх и со смехом чокнулись.
– Santé!
Есть в этом мире одно великое наслаждение – коротать ночи за трапезой на набережной. Сидеть в компании друзей и смотреть на загадочного прекрасного парня, который расположился так близко, что ваши ноги соприкасаются, и вы ощущаете тепло, исходящее друг от друга. Я кладу голову ему на плечо, расслабленно, спокойно, будто знаю его всю жизнь. Что-то теплое растет в моей душе. Это благодарность. Благодарность Вселенной или Богу, кому угодно. Мне хочется сказать спасибо за этот замечательный момент моей жизни, мне хочется сказать спасибо Густаву Эйфелю за великолепную башню, которая в этот вечер кажется даже прекраснее, чем обычно. Мне хочется сказать спасибо Сене, которая ночью выглядит так романтично и таинственно… и ночи – за ту особую атмосферу, которую она привносит в наши души своим приходом. Мне хочется сказать спасибо людям, с которыми я разделяю этот момент. Людям, которые смеются рядом со мной, пьют вино, едят пармезан и тоже наслаждаются этим мгновением.
– Спасибо, – вслух говорю я, – спасибо за все, за этот момент моей молодости, который я, наверное, буду вспоминать в старости во всех подробностях.
Ребята, улыбаясь, смотрят на меня. Капюсин накрывает свои голые ноги вторым пледом и говорит:
– Я тоже буду вспоминать этот момент.
– И что именно ты будешь вспоминать? – интересуется Пьер.
– То, как я ощущаю биение твоего сердца своей спиной. То, какое терпкое вино. То, как горит башня, какая красивая Леа, какой хмурый Рафаэль. Какой ты смешной, и как вы вечно препираетесь с Квеном. Я буду вспоминать нас, ребята. Молодых и беззаботных и, наверное, счастливых. Ведь именно в этот момент мы счастливы, правда?
– Правда, – говорит Пьер и целует ее в висок.
– А ты правда красивая, Леа, – замечает Квантан, наклонив голову в мою сторону и заглядывая в глаза, – я тоже буду вспоминать тебя, твою улыбку и твои глаза. Еще я буду вспоминать, как Капюсин издевалась над Пьером, а он позволял ей, потому что знал: она выиграет эту битву, а он – всю войну… Я буду вспоминать эту чертову башню, вокруг которой столько споров и пересудов. Вы знали, что Эмиль Золя не переносил ее? При этом он обожал сидеть в кафе на втором этаже башни. И когда его спросили о такой нестыковке, он ответил: «Месье, что я могу поделать, если сама башня – это единственное место в Париже, откуда не видно железного монстра?»
Я усмехаюсь.
– Серьезно?
– Да, но я рад, что ее не снесли, и что она стала символом нашего города. Она теперь стала и символом этого вечера…
– И в темноте горит она, напоминая всем о своем превосходстве, – задумчиво произносит Рафаэль.
Я приподнимаю голову. В темноте мне видна лишь линия его сильного подбородка и огонек сигареты.
– А ты будешь вспоминать этот вечер? – спрашиваю я в сантиметре от его шеи. Мне хочется провести по ней носом, вдыхая его запах.
Он наклоняется к моему уху и шепчет своим глубоким голосом.
– Я буду вспоминать, как твоя голова лежала на моем плече, как я курил и гладил твои волосы, пил вино и не думал ни о чем…
В этот миг мне так сильно хочется поцеловать его, Мика. Хочется приподнять голову и коснуться губами его губ… И целовать долго-долго, теряясь в этом мгновении. Но я не целую его, а вновь опускаю голову ему на плечо и смотрю на воду, которая течет медленно и спокойно, не торопясь, не делая глупостей…
– А ты, Пьер, о чем будешь вспоминать ты? – интересуется Капюсин.
– О том, как близки мои руки к твоему бюсту, котенок.
И мы все громко фыркаем.
– Ну почему?! Почему ты всегда должен испортить момент? – качая головой, спрашивает у него Квантан.
– Я ничего не порчу, я вношу изюминку в ваши пьяные сопли, – с усмешкой отвечает Пьер.
И да, Мика, этот момент не был бы совершенен без изюминки Пьера, смеха Капюсин или характерного качания головой Квантана, а также Рафаэля… Задумчивого и таинственного, такого прекрасного Рафаэля…
* * *
В час ночи башня последний раз загорается белыми огоньками и через пять минут гаснет, став черной и безликой.
– Я думала, она горит всю ночь и ее только под утро выключают, – зевая, говорит Капюсин.
– А я думаю, нам всем пора по домам. Квен, вызовешь такси?
Квантан, лицо которого освещает свет от телефона, кивает.
– Уже. Три машины.
– Три? – спрашиваю я.
– Права есть только у меня и Пьера, – начинает Квантан.
– Точнее, они есть и у Рафаэля, но ему машину никто не доверит, – вставляет Пьер.
Рафаэль ухмыляется, но ничего не говорит.
– А мы выпили и устали, заснуть за рулем никому не улыбается, – заканчивает Пьер.
– Одна машина отвезет нас, вторая – Капюсин и третья – тебя, они будут здесь в течение пятнадцати минут, – глядя в телефон, говорит Квантан. – Ты запомнил, где припарковал свой трактор? – с усмешкой спрашивает он Пьера.
Тот не отвечает, убийственным взглядом посмотрев на кузена.
– Как хорошо, что завтра воскресенье, – поднимаясь на ноги, все еще укутанная в плед, бормочет Капюсин. – Господи, сдать бы еще БАК
[11], и я буду самой счастливой! У меня в голове уже не помещается никакая новая информация, а вы, парни, вообще не делаете домашнее задание, а контрольные пишите отлично. Как вам это удается? Уму непостижимо.
– Мы были готовы сдавать БАК в конце прошлого года, экстерном, – объясняет Пьер.
