– Правильнее не бывает, – отвечает Раф.
– Мне кажется, ты обманываешь. Причем не меня, а самого себя.
Он некоторое время молчит, а потом поднимет руку и убирает прядь с моего лица.
– А как насчет тебя? Почему ты не бросила избитого парня на улице и не убежала?
Я поеживаюсь, занервничав. Я могла бы сказать: «Потому что ты – брат Микаэля Делиона. Потому что земля поплыла у меня под ногами, когда я тебя увидела. Потому что я засыпала и просыпалась с мыслями о твоих губах и глазах последние несколько месяцев своей жизни, с тех самых пор, как мне на Фейсбук пришла твоя фотография». Разумеется, я этого не говорю, а опускаю глаза и отхожу от Рафаэля, но не замечаю железный поручень, предназначенный для инвалидов, и врезаюсь в него боком, которым ударилась о журнальный столик.
– А ну, покажи, – командует Рафаэль, задирая мне толстовку. На боку огромная царапина. Очевидно, я задела острый угол. Рафаэль молча разглядывает порез.
– Ты вообще ешь?
– Что?
– Тебе ребра можно пересчитать, – поднимая глаза, сообщает он.
Я ничего не отвечаю.
Он качает головой.
– Подожди тут, я попрошу аптечку.
– У кого?
Он молча открывает дверь и выходит, а я вновь смотрю на себя в зеркало. Из-за огромной мешковатой толстовки моя талия кажется еще тоньше, чем она есть на самом деле. Я со злостью опускаю толстовку.
«Тебе ребра можно пересчитать…»
Рафаэль довольно быстро возвращается с круглой красной сумочкой первой помощи. Достав антисептик и два больших пластыря, он выжидающе смотрит на меня. Потом спрашивает, приподняв бровь:
– Что, теперь ты стесняешься?
– Нет, просто это, наверное, лишнее. Где ты ее взял?
– Попросил у официанта. – Он снова поднимает мою толстовку и просит: – Придержи, чтобы не падала.
Он обрабатывает рану, касаясь теплыми пальцами моей кожи. Я покрываюсь мурашками, он, конечно, это замечает и продолжает медицинские манипуляции медленно, растягивая пытку.
– Все.
Я опускаю толстовку и спрашиваю, отворачиваясь:
– Как думаешь, десять минут уже прошло?
– Возможно, – отвечает он.
Дойдя до станции метро, мы сразу замечаем припаркованный неподалеку огромный джип. Квантан сидит там один, постукивая пальцами в ритм песни.
– Они до сих пор в магазине? – спрашиваю я, садясь в машину. – Сколько прошло времени?
– Семнадцать минут, если быть предельно точным, – скучающим голосом отвечает Квантан. – Вы тоже опоздали.
– Ты единственный, кто, как всегда, пришел вовремя, – усмехается Рафаэль.
В этот миг из дверей магазина выходят Пьер и Капюсин. В руках у Пьера пакеты, из которых торчат длинные багеты. Капю что-то рассказывает ему, смешно размахивая руками.
– Я положу все это в багажник, – говорит Пьер, подходя к машине. – В салоне будет тесновато.
– Конечно, – отвечает Капюсин. – Только аккуратно, чтобы бутылки не разбились. Постой, я сама их поставлю. Какой огромный багажник! Ой, а что это?
– Просто несколько пледов и спальный мешок, эта машина предназначена для походов.
После того как они положили покупки, Капюсин забирается на заднее сиденье, а Пьер подходит к Квену.
– Сгинь с моего места, – говорит он.
– Нет, вести буду я, садись.
На удивление, Пьер не спорит, и Квантан заводит машину.
– Почему вы так долго? – спрашивает он. – Ты же сама сказала: десять минут.
– Женщин даже в продуктовый магазин пускать нельзя, – фыркает Пьер, – особенно со своей кредитной картой.
Мы все прыскаем со смеху.
– Подожди, Пьер, вот станешь президентом – и съедят тебя наши феминистки за твой шовинизм, – не оставаясь в долгу, шутит Капюсин.
Тем временем мы едем около Сены, мимо статуи Свободы, а впереди горит во всем своем великолепии Эйфелева башня. Такой типичный парижский вид, который покоряет всех. Туристов, парижан. Всех. Каждый раз, вновь и вновь, ты влюбляешься в то, что видишь.
– А куда мы вообще едем?
– К нам. Мы купили вино, сыр, багеты и прочие радости, – отвечает Пьер, – будем пировать.
– А давайте устроим ночной пикник на набережной? – предлагаю я. – Выберем место, откуда видно башню, разложим еду.
– Да, – подхватывает Капюсин, – возьмем твои пледы, Пьер! Леа, ты гений!
Квантан и Пьер переглядываются.
– Что скажешь, Раф?
– А почему нет? – отвечает он.
Мы паркуемся. Капюсин радуется как ребенок.
– За весь год в Париже я еще ни разу не была на пикнике.
– Так ты не из Парижа? – спрашивает Квен, помогая ей вытаскивать пледы из багажника.
– Нет, я переехала сюда с родителями только в конце прошлого августа. Я из Руана, это город в Нормандии, в котором…
– Сожгли Жанну д’Арк, – заканчивает за нее Раф.
– Ты там был?
– Да, однажды мы все туда приезжали.
– Бабушка нам показывала готический собор и огромный крест, который, как я понял, поставили именно там, где тело Жанны предали огню, аминь, – в очередной раз театрально провозглашает Пьер.
– Там красиво, – вставляет Квантан, не реагируя на его реплику, – мы были там на рождественские каникулы, весь город разукрасили, и центр мне очень понравился: маленький, уютный, нарядный.
– Да, – довольно улыбается Капюсин, – я тоже очень любила гулять там в Рождество. А почему бабушка повезла вас именно туда?
– Она живет с дедом в Нормандии, в Довиле, и мы приехали к ней на каникулы, вот она и решила устроить тур, – объясняет Пьер.
– А тебе там понравилось, Рафаэль? – спрашивает Капюсин.
– Красивый городок, – коротко отвечает он, расстилая самое толстое одеяло вдоль каменной стены. Я начинаю раскладывать покупки.
– А как мы будем пить вино? У нас нет ни бокалов, ни штопора, – вдруг спохватывается Капюсин.
– В машине есть походный нож и одноразовые стаканы, я мигом, – говорит Пьер.
– А что насчет тебя, Леа? Ты – коренная парижанка? – спрашивает Квен.
– Нет, до четырнадцати лет я жила с бабушкой в Этре. Вы там, скорее всего, не были. Это очень маленький городишко. Но мне там нравилось, наш сосед научил меня водить свой старый грузовик, так что в выходные дни у меня было развлечение. – Я улыбаюсь, проникаясь воспоминаниями.
– А почему вы переехали? – спрашивает Капюсин.
– Переехала я одна, бабушка умерла, и меня привезли к маме.
