Опомнившись, Бельчихи навалились всем скопом, сшибли Осоку с ног. Девка и не подумала сдаваться, она держала подмятую Морану железной хваткой и перекатывалась вместе с нею по льду, раздавая пинки и подсечки…
Позже Бусый вспоминал эти мгновения и спрашивал себя: «Как же получилось, что я просто болел за Осоку и видел лишь внешнее, а поглубже не глянул? Как я мог позабыть, что передо мной – не обычное состязание в силе и ловкости, а священное действо, осенённое присутствием Богов и глаголющее Их волю?..»
Сумей Осока увлечь Морану в Прорубь, это была бы, уж что говорить, всем победам победа, из тех, о которых и через сто лет бабки рассказывают внучатам. Бельчихи всё-таки увернулись от вселенского срама. Три могучие бабы сграбастали Осоку, с мясом отодрали её от Мораны и потащили… нет, не к Проруби, что толку её кидать туда, с этой станется сразу выскочить и взяться опять за своё! Девку поволокли за границу Моста, во Мглу. Туда, откуда отважная воительница могла выйти только на сторону Мораны.
Да только и Зайчихи не дремали. Замешательство Белок длилось мгновение, но Зайкам больше и не требовалось. По жердям помчались ловкие ноги в лапотках, валенках и сапожках, а плававшие в Проруби собрали последние силы и без уговора все разом рванулись на лёд. Две девки сумели сдёрнуть за собой супротивниц, превратив их в союзниц. А одной, донельзя отчаянной и ловкой, удалось, ринув через себя в воду Мораничну, самой удержаться на краю льда. Ещё висели в воздухе брызги, а мокрая Зайка уже мчалась на помощь подруге.
– Осока! Держись!..
С разбегу влетела под колени одной из тащивших Осоку, опрокинула, заставила выпустить жертву. И Осока, уже качнувшаяся над царством Мглы, так и не пересекла края Моста. Её держали теперь всего-то вдвоём, а ведь засмеют люди ту веннскую девку, которая не сумеет вырваться от двоих! Осока и вырвалась. И увидела, что её избавительница, потратившая в Проруби мало не все силы, обвисла на плече у крепкой Бельчихи. И та, с красным от досады лицом – шутка ли, две девки-соплюхи что хотят, то и вытворяют в стане Мораны, будто они, Бельчихи, вовсе уже ничего не смыслят в воинском деле! – изготовилась выкинуть девушку прямо во Мглу.
– Подружка, Берёзка!..
Осока плашмя пролетела по скользкому льду. Застигнутая врасплох Моранична покачнулась, выронила Берёзку, и та упала на Мост. А Осока, увлекаемая разгоном, вместе с Белкой выкатилась во Мглу…
Среди зрителей в голос застонал Колояр.
Бусый видел, как она приподнялась и села на льду – медленно, словно до неё только сейчас добрались все ушибы, усталость, холод и боль. Подвязанная борода съехала за плечо. С полусотни шагов всего не разглядишь, но Бусый увидел: бесстрашная Осока заплакала.
Уж верно, тяжко ей было становиться Мораничной, но ничего не поделаешь. Лёд, бывший некогда живым ручейком, под пятою мороза сам становится смертью.
За краем Моста Осоку поджидала плачущая Берёзка.
Когда новая прислужница Смерти наконец поднялась и шагнула из Мглы, подруга немедленно сбила её милосердной подножкой и бросила в Прорубь, возвращая на Светлую сторону. Осока поправила мочальную бороду и следом за другими Зайками двинулась к Башне Мораны, но уже без прежнего задора, что-то в ней словно бы надломилось, погасло.
Бусый огорчился. Так дело пойдёт, может, вовсе и не ей доведётся резать пироги Золотым Ножом, почётом лучшего воина. Ещё рушить неприступную Башню, ещё мужской бой… глядишь, и подзабудутся два её подвига, и затмятся свершениями того же Колояра.
И будет это, как ни крути, справедливо. Вышел драться, так уж дерись до конца.
Страшная птица
Когда целый род, или даже целых два рода, сообща творят великое дело, стремиться к отдельному успеху вроде бы даже и не особенно хорошо. Поэтому уныние Осоки было неуместно на празднике, она сама это понимала и старалась всячески его скрыть. Но Бусый следил за ней, мелькавшей возле полупрозрачных стен Башни, а рядом вздыхал Колояр, и, может быть, поэтому тускло-серое облачко, окутавшее удалую Осоку, всё более казалось Бусому… ну, что ли, каким-то неправильным.
Чужеродным среди весёлой радуги, полыхавшей в душах людей.
Словно кто взял да накрыл девушку душным серым мешком.
Кто-то сторонний – и очень-очень недобрый…
Это ощущение мешало, тревожило и пугало. Как будто яркий солнечный свет заслонили тенёта осторожно раскинутой паутины. От морока не удавалось отмахнуться, по сердцу скребануло нехорошим предчувствием, а Бусый привык своим предчувствиям доверять. Он оторвался от Потешного поля и задумался.
«Если тебе станет страшно, собери силы, улыбнись и взгляни страху прямо в глаза. Он и отступит…»
Что же не так было на светлом и радостном празднике? Что могло затаиться здесь – в присутствии Светлых Богов?..
Бусый задрал голову к небу… И почти сразу почувствовал чей-то тяжёлый пристальный взгляд. Похоже, не только Светлые Боги взирали на Межинное Плёсо из синевы Праведных Небес… Но кто же?
Бусый давно знал за собой эту способность – ощущать чужое внимание. Направленное даже не обязательно на него самого – на кого-нибудь, кто был рядом. Наверное, он перенял это у вилл, пока был младенцем. Он всегда чувствовал взгляд зверя и человека, вот только тот, кто смотрел сейчас на Потешное поле, не был ни человеком, ни зверем.
Такой взгляд мог бы быть у ожившего мертвеца, слепого и при этом не по-здешнему зоркого… Взгляд, от которого не заслонишься, не спрячешься…
Захотелось кинуться на землю плашмя, приникнуть к её материнской груди и закрыть руками голову: спаси, укрой!.. Бусый напряг зрение, и вот в слепящей синеве мелькнула крылатая тень. Над разливом Крупца неторопливо ходил кругами… нет, не ворон. И не орёл. И подавно не благородный летун симуран. Уже понимая умом, что не стоит, ой не стоит этого делать, Бусый вгляделся…
Тварь кружила очень высоко, но сегодня Бусому было свойственно особое зрение. Как он углядел за полсотни шагов слёзы Осоки, так и теперь сумел отчётливо рассмотреть чешуйчатые крылья, холодные немигающие глаза и клюв, больше смахивавший на пасть, потому что в нём торчали острые желтоватые зубы.
Бусому сразу стало холодно, душа содрогнулась от ужаса и никакими словами не передаваемого омерзения. Над полем, где посрамляли Морану и славили Жизнь, парил трупоед.
Ко всему прочему, страшная птица как будто была здесь, рядом, и в то же самое время было совершенно ясно, что на самом деле её здесь нет. Призрак, тень, еле различимая в небе, и Бусый почему-то знал, что никто, кроме него самого, этой тени не видит и увидеть не сможет, сколько он о ней ни кричи.
Птица смотрела не на Бусого. И не на его сородичей Белок. И даже не на кого-то из Зайцев. Она следила за почти незнакомым Бусому парнем, тем самым пришлецом, лучшим бойцом Зайцев по имени Резоуст.
Едва Бусый успел это осознать, как его ледяной иглой уколол встречный взгляд нежити. Вот это было уже совсем плохо. Бусый ощутил, как заледенело нутро. Пока он не смотрел на птицу, то и сам оставался невидим. Зато теперь… Теперь она могла следить не только за Резоустом, но и за ним, Бусым.
