– Не криви душой, Бусый, я-то знаю, что ты боишься меня. Очень боишься. И отныне ещё больше будешь бояться, ведь теперь я смогу явиться в твой сон. И твоё имя знаю. И как звали тебя твои родители-Белки, я тоже знаю… Хочешь, назову?
– Прочь поди!
– А ведь напрасно боишься. Я тебе вовсе зла не хочу.
– Ну да. Ты меня за Резоуста… И за этого… на Белом Яру…
– Это кто тебе такого наплёл? А-а, можешь не говорить, вот они, все твои мысли, тёпленькие… Горный Кузнец. Как ты к нему попал?
Бусый вдруг успокоился и обрёл дерзость.
– А по воздуху прилетел.
– Вот как? Сам найду да из поганой норы за бороду вытащу…
– Попробуй, – сказал ему Бусый. – Пойдёшь по шерсть, вернёшься сам стриженый.
Мавут усмехнулся, провёл рукой по усам.
– Вот сговорились же! Да нет у меня охоты месть мстить, и тебе – всех меньше. За кого мстить-то тебе? За недоумка, что сам с обрыва упал? За Резоуста? Чести много. Учил я его, учил, а он только и возмог, что в Самоцветные горы попасть. Когда горы эти в огненную бездну провалились, опять ко мне припожаловал. Много ко мне тогда народу явилось… Я всех до единого как родных принял, пригрел, обласкал. Еду, кров дал и защиту… Даже Резоуста прочь не погнал… И что?
Вся моя наука не впрок пошла. Девке дал себя пришибить!
Мавут засмеялся, и Бусому снова послышался скрип птичьих чешуй. «Не хочу с тобой говорить. Слушать тебя не хочу…»
От Мавута не укрылось, как его передёрнуло.
– Ты уже говоришь со мной. Уже слушаешь. А что мне нужно, я как раз тебе объяснить и пытаюсь. Я хочу тебя всему научить…
Бусый ответил со всей твёрдостью, какую мог наскрести:
– Не нужно мне науки такой.
– О-о, как ты меня ненавидишь! По-настоящему, не всякий так сможет… В тебе, парень, есть настоящая сила, она-то мне и нужна. И я тебе тоже нужен. Скоро ты это поймёшь.
– Не пойму, – сказал Бусый. – Ума нету.
– А о матери и отце правду знать хочешь?
– Без тебя будто не знаю…
– Знаешь. Но не всю. А я всё как есть тебе покажу.
И Мавут вновь засмеялся. Бусый начал куда-то проваливаться. «Знаю я, что ты мне покажешь, – попробовал он упереться. – Как они твоими любимыми слугами были. Не проведёшь…»
– Помнишь человека-пса? Ты его правильно так назвал. Он оборотень. Как Резоуст. Говорил тебе твой Горный Кузнец, что это человек-пёс тебя сиротой сделал?
У Бусого сжалось сердце, но зря ли баяли про веннов, что они упрямее пней. Наследное упрямство не подвело даже теперь. «Правду или нет ты мне сказал, потом разберусь. А телком на поводу у тебя не пойду…»
– Я не лгу, – усмехнулся Мавут. – Зачем бы? Ложь – оружие слабых. А я и тебе силу обрести помогу.
– Обойдусь как-нибудь. Других дурней поищи.
– Экий ты… Не хочешь, стало быть, о себе побольше узнать?
Мавут хотел говорить ещё, но встретил помеху. Кто-то встал позади Бусого, и Мавут увидел его. Поднятая рука стала крылом, птица щёлкнула клювом, каркнула, силясь пообещать что-то страшное, и её унесло прочь.
– Ну что ты, маленький, что ты… – Голос Соболя показался Бусому бесконечно родным, он успокаивал, согревал изнутри, избавлял от колотившего озноба. – Всё хорошо. Мы с тобой. Это сон страшный был. А на самом деле – всё будет хорошо.
Бусый открыл глаза.
– Мавут… Это не просто сон был… Ко мне Мавут приходил… Сказал, всех убьёт… он про вас… кто мешать ему вздумает… всех!
– Не убьёт, – сказал Соболь. И усмехнулся. Очень нехорошей, жёсткой усмешкой. Бусый понял вдруг, что спугнуло Мавута. Дед не просто разбудил его, Бусого, он сделал что-то ещё. А Соболь повторил: – Не убьёт. Кишка тонка.
– Дедушка…
– Точно говорю. Я тебя хоть раз обманул?
Соболь в самом деле никогда не обманывал. Бусый прижался к родному теплу и закрыл глаза. Сон и явь беспорядочно кувыркались, на миг стало страшно снова засыпать: если Мавут сумел пробраться в его мысли, значит, придёт и ещё?.. Вот прямо сейчас?..
Но Соболь не разнимал рук, и Бусый провалился в сон. Без всяких на этот раз сновидений.
В деревне Волков
– Так дело не пойдёт, – сказал Соболь. – Я же не всегда над тобой сидеть смогу, когда спишь. Ты храбрый парень, но он тебя, того гляди, совсем замучит.
Бусый проснулся, когда солнце стояло уже совсем высоко. Его разбудил запах. Оказывается, Итерскел успел на удочку, просунутую сквозь береговые кусты, добыть стоявшего в суводи
[40]
здоровенного язя. И не только добыть, но и запечь его в золе костра, в молодых черёмуховых листьях. Бусый сел и почувствовал во всём теле боль и ломоту. «Как палкой побитый…»
– Защита тебе нужна, вот что, – сказал Соболь.
– Дедушка…
– Пора твоего Предка просить.
Бусый открыл рот. И молча закрыл.
«А я-то чуть не размяк, когда мне Мавут посулился всё как есть о родителях рассказать…»
– По матери ты – саккаремский вельможа, – сказал Соболь. – Но отец твой был венном. Поэтому Богиня и меня сюда привела. И виллы тебя сюда принесли.
«Мой отец…»
– Сейчас мы тронемся дальше и будем плыть остаток дня и всю ночь, а завтра к вечеру доберёмся до деревни Волков. Там, внучек, вторая твоя бабка живёт, Отрада Волчица. Это в её породу у тебя родинки на левой щеке.
Бусый хотел встать, но раздумал.
«Отрада Волчица… И мой отец… Волк?»
– Я догадывался, – разламывая язя, сказал ему Соболь. – Но всякий раз, когда я хотел тебе рассказать, я задумывался знаешь о чём? Почему виллы к Белкам тебя принесли, а не к отцовой родне?
«Почему же?..» – туповато повторил за ним Бусый. Причина наверняка должна была быть, веская причина, и он уже знал, чувствовал: когда он узнает её, она ему весьма не понравится. Так что Соболь, может, и прав был, что при себе свои догадки держал. Вслух он выговорил:
– Родинки на щеке не у меня одного…
– А кто волчонком завыл, когда я сказал Осоку позвать? С кем лесные волки песни дивные пели?
«Родичи… Настоящие…»
– Я Белкой рос, – проворчал Бусый упрямо.
«Мама, Митуса Белка… И отец, Летобор… Они что мне, не настоящие?!»
