Ещё через несколько дней вместе с Бусым сходила на буевище поклониться могиле, принявшей прах Колояра и Срезня. И наконец, честь-честью поблагодарив за добро, ушла с матерью домой, в родную деревню. Белки всей толпой провожали её.
– Ты бы погостил, братик названый, – попросила она Бусого. – Батюшка твой поправляется, а мне…
Бусый увидел, как дрогнули у неё губы, и сразу побежал к матери за позволением, и мама, конечно, позволила ему задержаться.
Ну то есть у Зайцев в деревне не одна Осока жила. Была здесь лихая Берёзка, которая сразу взялась шпынять Бусого на каждом шагу, и он знай гадал про себя, на что бы ей это было надо. И слепой дядька Лось, ощупью отличавший крашеный ивовый прут от некрашеного. И чернокожий Ульгеш, что вечно торчал под новесом у Лося.
– Ты, парень, молодец, при Осоке ходишь вправду как брат, – сказал однажды Бусому Лось. – Только пора уже тебе её оставлять.
Свались на Бусого берестяная крыша, она и то не так сильно ударила бы его. Он почувствовал, как малиновый жар напитал уши и приготовился растечься на всё лицо, и покосился на Ульгеша: слышал ли, вздумает ли насмехаться?
Ульгеш сидел в сторонке. Поставив перед собой новенький туес, он сосредоточенно срисовывал плетёный узор.
– Спасибо за вразумление, дядька Лось, – выговорил Бусый. – Так мне и надобно сделать.
От Лося не укрылось напряжение в его голосе, а может, и то, как мальчишке бросилась в лицо кровь. Он погладил опрятно изогнутую ручку корзинки, проверяя, всё ли в порядке.
– Осоке с тобой легче и вспоминать Колояра, и забывать о нём временами, – сказал он Бусому. – Ты её на руках несёшь, словно ту цаплю подбитую… Помнишь, как ты её выпускал? Помнишь, как крыльями получил за то, что рук вовремя не разжал?..
– Помню, дяденька Лось, – ответил Бусый смиренно, но горькая обида не проходила. «То ж птица глупая!.. А Осока, она… она же – Осока!»
Но, сколько он ни силился потом истребить в памяти показавшиеся злыми слова – так и не совладал.
Трах!
Две крепкие дубовые палки с громким треском сшиблись в воздухе. Бусый и его противник, гибкий и стремительный чернокожий парнишка, почти одинаково покачнулись, но всё-таки удержались на своих чурбаках. Мальчишки, ждавшие очереди занять их места, лишь разочарованно вздохнули. Опять никому не удастся заменить оступившегося поединщика! Бой Бусого с юным мономатанцем затягивался, тот и другой раз за разом умудрялись сберегать равновесие, хотя сражались честно, били своими дубинами размашисто и сильно. Остальные игроки уже плясали от нетерпения, но места на чурбаках всё не освобождались.
Тр-р-р-р-а-х!
С ближней берёзы снялась ворона и полетела прочь, негодующе каркая. А по голове бы кому, тут и голова прочь!
Такими ударами сносят друг дружку с чурбаков начисто, супротивника роняют и падают сами.
Бусый с Ульгешем устояли вновь. Оба.
Высокие нетолстые кряжи были утверждены на таком взаимном удалении, что, стоя на одном, дотянуться палкой до противника, влезшего на другой, было нельзя. Все удары приходились по такой же палке в руках у стоящего напротив. Поэтому игра считалась безопасной, несмотря на то, что крепкие, особым образом обожжённые дубинки оружием были нешуточным, да и действовали ими мальчишки от всей души – дубасили, не осторожничая.
«Постоять на чурбачках» всякий раз сбегалось немало желающих, но черёд переходил быстро, не заскучаешь. Даже встать на колеблемый торец и удержать его под ногами было не так-то легко. Очень уж высок и шаток отменно. А если не просто стоять, замерев, но ещё и попробовать размахнуться тяжеленной дубиной? А если при этом по твоей дубине шарахнет другая, не легче? Да окажется в этом ударе совсем не та сила, которую ждал? А вдруг хитрый соперник, желая тебя провести, чуть изменит направление взмаха, и твой защитный удар не встретит опоры?..
В общем, только тому это просто, кто смотрит со стороны. Один удар, реже два – и оба ратоборца под общий хохот сыпятся наземь, а на освободившиеся чурбаки карабкаются уже другие.
Сегодня чаще других победителем выходил Бусый. Этому особенно никто не дивился, Бусого Зайцы знали хорошо, знали его обыкновение хмуро смотреть противнику куда-то в живот, словно там, в животе, таилось ещё не родившееся движение. Чего доброго, и вправду таилось; иные пробовали делать как он, только не у всех получалось.
Ульгеш на чурбачок забрался впервые…
Он случайно забрёл на игрище, а когда стали звать, вначале отнекивался. Наверное, срамиться не хотел. Несколько раз он ронял палку и сам падал с опрокинутого кряжа, выслушивал хохот и, кажется, поначалу собирался озлиться, но вместо этого распалился азартом, ожил и… неожиданно приноровился, почувствовал телом, как подавать туда-сюда ненадёжный насест, творя летучее равновесие. И одного за другим стал скидывать наземь Зайчат.
Пока не подвернулся мономатанской косе да веннский камешек.
Против Ульгеша на чурбак встал Бусый.
Скоро Зайчата от нечего делать принялись считать удары. Благо поединщики бились не просто честно, не пытаясь лишь выстаивать, оказывая пустой вид, что бьются. Они сражались отчаянно, без видимой осторожности, яро вкладывались в удары, их ни в чём нельзя было упрекнуть.
Вот Бусый, размахнувшись одновременно с Ульгешем, сделал вид, что пускает всю силу в удар, но в последний миг двинул запястьями. Ульгеш ожидал столкновения и начал проваливаться вперёд. Но не провалился. Его палка полетела за палкой Бусого, являя едва ли не собственную волю, и всё-таки сшиблась с ней – хлёстко и звонко. Так, что теперь уже Бусому вроде бы неминуемо предстояло лететь с чурбака. Нет, тоже не слетел, правда, выгнулся неловко назад, вытянув далеко вперёд руки с тяжёлой дубиной… В которую Ульгеш тут же и нацелил новый удар, короткий и резкий. Нацелил, да не попал…
Остальные мальчишки, несмотря на то что им порядком надоело-таки ждать, не могли удержаться от восхищённого вздоха.
В это время раздался звонкий девчоночий крик:
– Лакомка щенков вывела!
Щенок
Бусый вмиг забыл про игру и про их с Ульгешем соперничество. Тут же бросил дубинку, соскочил так, что чурбак покатился прочь, и со всех ног помчался в деревню.
Общая любимица Лакомка, добродушная и ласковая красавица сука, родила поздним вечером того дня, когда погиб сперва Срезень, а за ним и Летун. Родила, как рожала всю жизнь – на руки своему хозяину, Серому Псу.
Лакомка была дочерью Срезня.
И мамкой Летуна.
Храня малышей, Серый Пёс ни словом никому о них не обмолвился, и в деревне смиряли негожее любопытство, хотя писк из-под клети слышали все. Вот выведет Лакомка достаточно окрепших детей, вот надумает показывать их людям – тогда и будем смотреть!
Щенята Лакомки всегда бывали привязчивыми и смышлёными, в правильных руках из них вырастали настоящие волкодавы, своим хозяевам могучие заступники и друзья.
