В каждом храме носильщики оставляли камешек или росток, найденные в лесу, мне они посоветовали делать так же. Мы вступали в священную землю, здесь и выше в горах запрещалось убивать и есть животных. Поэтому у домов больше не было видно куриц, а на пастбищах коз. Попадались дикие животные, щипавшие траву на крутых склонах, с длинной, почти до земли, шерстью, – мне объяснили, что это гималайские голубые бараны. Гора с голубыми баранами, с напоминающими бабуинов обезьянами, которых я видел в бамбуковых зарослях, и зловещие фигуры грифов на фоне неба. И все же мне было легко. Даже здесь, говорил я себе, где кончается лес и остаются только луга да камни, я у себя дома. Это моя высота, мне здесь хорошо. Вот о чем я думал, ступив впервые на снег.
В следующем году я вернулся в Грану с гирляндой молитвенных флажков, которые я повесил между двух лиственниц и на которые смотрел из окна. Флажки были синие, белые, красные, зеленые и желтые: синий – цвет неба, белый – воздуха, красный – огня, зеленый – воды, желтый – земли. В лесной тени их было прекрасно видно. Я часто разглядывал их после обеда: флажки знакомились с альпийским ветром и танцевали среди ветвей. Мои воспоминания о Непале походили на эти флажки: яркие, теплые. Рядом с ними мои старые горы казались еще печальнее. Я ходил гулять и натыкался повсюду на заброшенные и развалившиеся дома.
Тем не менее даже в Грану проникло нечто новое. Бруно и Лара уже довольно долго жили вместе: рассказывать мне, как все произошло, не было нужды. Мне показалось, что Бруно стал серьезнее: так бывает с мужчинами, когда в их жизни появляется женщина. Лара, напротив, полностью преобразилась, стала счастливее, стряхнула с себя городскую пыль вместе с разочарованием, которое сопровождало ее прежде и от которого не осталось и следа. У нее был звонкий смех, проводя все дни на воздухе, она загорела. Бруно ее обожал. Я вновь не узнавал своего друга: когда в первый вечер мы сидели за столом и я рассказывал о своем путешествии, он постоянно дотрагивался до Лары, поглаживал ее, не упускал случая положить ей руку на колено или на плечо – разговаривая со мной, он постоянно поддерживал физический контакт с ней. В присутствии Бруно Лара выглядела не такой тревожной и неуверенной. Чтобы ответить Бруно, ей было достаточно одного жеста или взгляда: “Ты рядом?” – “Рядом”. – “Правда?” – “Ну конечно”. Мне подумалось: как и все влюбленные, они делают наш мир лучше, но, находясь с ними в одной комнате, чувствуешь себя лишним.
За зиму выпало мало снега, поэтому Бруно решил, что поднимется на пастбище или, как он говорил, в горы, в первую субботу июня. В тот день я тоже ему помог. Он купил двадцать восемь молочных коров, все они были стельными. Коров выпустили из фургона для перевозки животных на площади в Гране. После дороги они нервничали и сразу ринулись вниз по настилу, мыча и бодая друг друга. Они бы убежали неизвестно куда, если бы Бруно, его мать и мы с Ларой не выстроились в круг, чтобы их поймать и успокоить. Фургон уехал. Вместе с двумя черными пастушьими собаками из Граны мы погнали коров вверх по тропе. Бруно шел впереди и кричал “О, о, о!” и “Э, э, э!”, его мать и Лара шли рядом с животными, я замыкал шествие – просто шагал и наслаждался зрелищем. Собаки знали свое ремесло и подгоняли отбившихся коров – лаяли и кусали их за бока, пока те не возвращались в стадо. Собачий лай, обиженное мычание, звон колокольчиков заглушали все прочие звуки: мне казалось, будто я попал на карнавальное шествие или на праздник воскрешения. Стадо поднималось в гору, проходя мимо развалившихся зданий, мимо стен, вокруг которых росла ежевика, мимо серых лиственничных пней, – словно кровь, вновь бежавшая по сосудам и возвращающая телу жизнь. Я гадал, передалось ли охватившее меня праздничное настроение лисам и косулям, которые, разумеется, следили за нами из леса.
Во время подъема Лара подошла ко мне. До этого нам не удавалось поговорить с глазу на глаз, но, видимо, обоим это казалось необходимым. Не знаю, почему она решила поговорить сейчас, когда нас окружало облако пыли и приходилось почти кричать. Лара улыбнулась мне и сказала:
– Год назад никто такого не ожидал, правда?
“Где же мы были год назад? – подумал я. – Наверное, в каком-нибудь туринском баре. Или у нее дома, в постели”.
– Ты рада? – спросил я.
– Очень, – ответила Лара. И опять улыбнулась.
– Тогда и я рад, – сказал я, понимая, что на этом тема закрыта.
В те дни на лугах цвели одуванчики. Рано утром цветы распускались как по команде: казалось, что кто-то провел ярко-желтой ладонью по горам, будто горы залило солнцем. Коровы обожали сладкие цветы одуванчиков: когда мы пришли, они разбрелись по пастбищу, словно гости на пиру. Осенью Бруно выкорчевал весь кустарник, которым заросло пастбище, и оно вновь походило на чудесный сад.
– Проволоку не будешь протягивать? – спросила мать у Бруно.
– Проволоку завтра, – ответил он. – Сегодня пусть веселятся.
– Они вытопчут траву, – возразила она.
– Да нет, – сказал Бруно. – Ничего они не вытопчут, не беспокойся.
Мать покачала головой. За этот день я услышал от нее больше слов, чем за долгие годы знакомства. Она шла вверх довольно быстро, хотя прихрамывала и чуть подволакивала ногу. Я не мог понять, худая она или не очень: она тонула в широкой одежде. Мать Бруно все проверяла, везде заглядывала, советовала, критиковала, ей хотелось, чтобы все было сделано правильно.
К выгону, похоже, вернулась молодость. Дом, хлев и сыроварня, стены и крыша из камня – все было тщательно отреставрировано, хотя внутри находилось современное оборудование. Бруно отправился в сыроварню и вернулся с бутылкой белого – я вспомнил, как много лет назад его дядя поступил так же. Теперь Бруно был здесь хозяином. Сесть было не на что. Лара сказала, что нужно сколотить большой стол и обедать под открытым небом, а пока мы выпили стоя, у входа в хлев, глядя на коров, которые постепенно привыкали к горам.
Глава 10
Бруно упорно доил коров вручную. Он считал, что с нежными животными, которые из-за малейшего пустяка нервничают и пугаются, по-другому нельзя. Минут за пять он получал от одной коровы пять литров молока – неплохой темп, но это означало двенадцать коров в час, два с половиной часа на дойку. На утреннюю он вставал, когда было еще темно. Субботы и воскресенья на пастбище не существовало, Бруно быстро забыл, что такое спать допоздна или валяться с любимой в постели. Но ему нравился ритуал дойки, и он не поручил бы его никому на свете: он проводил часы между ночью и днем в теплом хлеву, стряхивая сон во время работы; доить коров для него было все равно, что будить их, поглаживая одну за другой. Потом коровы слышали запахи луга, пение птиц и начинали нетерпеливо топтаться.
Лара приходила к Бруно в семь, приносила кофе и печенье. Два раза в день она отводила стадо на пастбище. Бруно выливал в чан сто пятьдесят литров молока, к которым прибавлялись сто пятьдесят литров, которые были надоены накануне вечером и с которых он снимал образовавшиеся за ночь сливки. Потом он разводил огонь, добавлял закваску, часам к девяти все было готово: можно отделять сыр от сыворотки и спрессовывать его в деревянных формах. Он брал пять или шесть форм: из трехсот литров молока получалось не больше тридцати килограммов томы.
