Иногда летом ему разрешали ходить с нами гулять – для него это был настоящий праздник, искупавший трудности учебы: не важно, вел ли нас отец на очередную вершину или мы просто шли с мамой на луг и устраивали пикник. В такие мгновения Бруно преображался. От природы непослушный, он подчинялся нашим семейным правилам и обычаям. Со мной он вел себя как взрослый, но с моими родителями радостно возвращался в детство: маме он разрешал кормить себя, одевать, ласкать, к отцу проявлял уважение, граничившее с восхищением. Я видел, как он следует за отцом по тропе, как, не раскрывая рта, выслушивает его объяснения. Обычные сценки из жизни обычной семьи, но Бруно никогда ничего подобного не переживал, в глубине души я гордился тем, что дарю ему такие подарки. С другой стороны, я смотрел на Бруно и отца, на то, насколько они понимали друг друга, и думал, что Бруно был бы ему хорошим сыном – не лучшим, чем я, но более подходящим. У Бруно всегда была куча вопросов, и он, не стесняясь, задавал их отцу. От Бруно исходила уверенность, позволявшая строить доверительные отношения с моим отцом, а еще у него были крепкие ноги и он мог повсюду следовать за ним. Вот о чем я думал, но потом гнал прочь подобные мысли как нечто постыдное.
Так Бруно сдал экзамены за первый, второй и третий класс средней школы, получив оценку “удовлетворительно”. Родные до того обрадовались, что его тетя немедленно позвонила нам в Милан. “Что это за слово, – подумал я, – кто его придумал, что этим хотят сказать?” Слово “удовлетворительно” никак не вязалось с Бруно. Моя мама просто сияла, и, когда мы приехали в Грану, она привезла Бруно награду: набор резцов и стамесок для работы по дереву. Потом мама стала думать, что еще она может для него сделать.
Настало лето 1987 года, нам исполнилось по четырнадцать лет. Месяц мы методично исследовали речку. Не с высоких берегов и не с троп, пересекавших ее в лесу, а прямо в воде, перепрыгивая с камня на камень или переходя ее вброд. Мы ничего не слышали о каньонинге, который в то время уже успели придумать, и в любом случае делали все наоборот: мы шли от моста в Гране вверх, поднимаясь по долине. Почти сразу над деревней речка протекала по длинной расщелине, на спокойные воды ложилась тень от покрывавшей берега густой растительности. Широкие заводи, где кишели насекомые, свалившиеся в воду деревья, недоверчивые старые рыбины, прятавшиеся при звуке наших шагов. Выше становилось трудно идти из-за крутого склона: река стремительно неслась вниз, образуя водопады и каскады. Если вскарабкаться не удавалось, мы делали перила из веревки или бревнышка, которое перемещали в воде и вставляли между валунов. Порой один-единственный каскад стоил долгих часов работы. Но ради этого все и затевалось. Мы планировали отработать все переправы одну за другой, а потом соединить их, совершив в конце лета триумфальный поход и добравшись до самого истока.
Но сперва надо было найти этот исток. К середине августа мы уже заходили далеко за принадлежавшие дяде Бруно земли. Здесь брал начало крупный приток, питавший альпийские пастбища, чуть выше разветвления реки лежал последний примитивный мостик – переброшенная через воду пара досок. Дальше речка была совсем неширокой, перейти ее не составляло труда. Лес редел, и я понял, что скоро мы достигнем высоты две тысячи метров. На берегах не стало видно ольхи и березок, лиственница вытесняла все другие деревья, а у нас над головами возникал каменный мир, который Луиджи Гульельмина называл Греноном. Русло реки перестало быть руслом, бороздкой, которую вырыла и сформировала вода, и стало просто россыпью камней. Вода буквально исчезла у нас под ногами. Речка вытекала прямо из скалы, между кривыми корнями можжевельника.
Я воображал исток своей реки совсем иначе и был разочарован. Я обернулся к Бруно, который поднимался следом. Весь день он шел отдельно, погруженный в свои мысли. Когда у него было такое настроение, я знал: надо просто молча шагать и надеяться, что скоро у него это пройдет.
Но как только Бруно увидел исток, он стал очень внимательным. С первого взгляда он понял, что я раздосадован.
– Погоди, – сказал он и, дав мне знак молчать, прислушался. Потом дотронулся пальцем до уха и принялся разглядывать камни у нас под ногами.
В тот день воздух не был неподвижным, как в середине лета. Теплые камни обдувал прохладный ветерок, который, пролетая среди отцветших растений, уносил облачка невесомых семян и волновал листву. Прислушавшись, я уловил тихий шум ветра, а еще негромкое клокотание, не похожее на то, как журчит вода на свету, – звук был более низкий и глубокий. Он словно доносился из-под камней. Я понял, что это за звук, и, следуя за ним, пошел вверх, словно лозоходец, пытаясь отыскать воду, которую я слышал, но не видел. Бруно, уже догадавшийся, чтó мы увидим, держался чуть позади.
Мы нашли озеро, спрятавшееся в котловине у подножия Гренона. Шириной двести – триста метров, круглое, самое крупное из всех, что я видел в горах. Самое прекрасное в горных озерах то, что ты не ожидаешь их встретить, ты идешь вверх и не знаешь, что озеро рядом, не видишь его, пока не сделаешь последний шаг, не поднимешься выше берега, – и тут перед тобой внезапно возникает совершенно другой пейзаж. На солнечной стороне берег был усыпан камнями, на теневой росли ивы и рододендрон, уступавшие место лесу. В центре лежало озеро. Присмотревшись, я понял, как оно возникло: сошедший много лет назад оползень, следы которого были хорошо видны с дядиного выгона, перегородил долину, словно плотина. Потом сверху образовалось озеро, в котором при таянии снега собиралась вода, а ниже та же вода опять выходила на поверхность, пробравшись между камнями и превратившись в нашу речку. Я был рад, что речка рождается из озера, мне казалось, что такое начало достойно великой реки.
– Как называется это озеро? – спросил я.
– Откуда я знаю, – ответил Бруно. – Гренон. Здесь все называют Гренон.
У Бруно опять испортилось настроение. Он уселся на траву, я стоял рядом. Было проще смотреть на озеро, чем в глаза друг другу: в нескольких метрах от берега из воды торчал валун, похожий на островок, и мы оба уставились на него.
– Твои родители разговаривали с моим дядей, – сказал Бруно, немного помолчав. – Ты знал?
– Нет, – соврал я.
– Странно. Все равно я ничего не понимаю.
– В чем?
– В ваших секретах.
– О чем они говорили с дядей?
– Обо мне, – сказал Бруно.
Тогда я присел рядом. То, что он мне рассказал, не стало для меня сюрпризом. Родители давно это обсуждали, чтобы понять, что они замышляют, не нужно было подслушивать: накануне они предложили Луиджи Гульельмине забрать Бруно с собой в сентябре. Забрать в Милан. Поселить у нас дома и отдать учиться. В техникум, в училище или куда он захочет. Они решили дать ему испытательный срок: если за год Бруно поймет, что это ему не подходит, следующим летом он вернется в Грану. Если нет – останется у нас, пока не получит диплом. Как жить дальше, он потом сам решит.
Я слушал Бруно, а в ушах звучал мамин голос: “Забрать его с собой. Сам решит. Как жить дальше”.
