– Исабель?..
Маргарет вошла внутрь и вздрогнула от тревоги, увидев собранный чемодан и пластиковые мешки.
– Что с тобой, тебе нездоровится?
– Завтра я возвращаюсь в Голуэй.
– Возвращаешься?
– Я собрала свою старую одежду. Предложи соседям, может, кому-то что-то пригодится. А в другом мешке просто старье, которое нужно сжечь.
Маргарет посмотрела на мешки в углу и машинально кивнула в знак согласия, хотя прекрасно знала: не пройдет и двух дней после отъезда Исабель, как она снова достанет и переберет сложенные в них вещи, каждая из которых напоминала ей о дочери, а потом спрячет их в крошечной комнатке под самой крышей, которая служила им чуланом.
Она осторожно присела на краешек кровати.
– Ты сказала папе? – спросила Исабель.
– Да. Я подумала, что так будет правильно. Он очень рад за тебя, дочка.
– Мне он ничего не говорил.
– Ну ты же его знаешь. Ему нужно время, он не может так, сразу… Конечно, для него это было довольно неожиданно, к тому же я сказала, что ты сама пока точно не знаешь… – Маргарет пристально взглянула на дочь, вытянувшуюся на кровати, которая была ей коротка. – Или… знаешь?
– Не знаю. Я знаю только, что мне его не хватает, – ответила Исабель.
– Понятно.
Исабель не стала говорить, что теперь, после проведенной на острове недели, свадьба кажется ей неизбежной, что она не видит способа повернуть события вспять и что долгий роковой путь, начавшийся много лет назад на утесе на западном побережье острова, в конце концов привел ее к решению соединить свою судьбу с Падером О’Люингом. В комнате было уже полутемно, и точно такие же сумерки сгущались между матерью и дочерью; невысказанные предупреждения и советы Маргарет как будто висели в плотном полумраке спальни, что же касалось Исабель, то ее мозг окончательно отупел под тяжестью несбывшихся надежд и разочарований прошедшей недели. Говорить было не о чем. Чуда не случилось, и все вопросы так и остались без ответов. В конце концов мать и дочь вместе вышли в кухню, чтобы приготовить чай и покормить Шона. Остаток окропленного дождем вечера обе провели, старательно избегая всего, что могло бы привести к спору.
В тот день Исабель отправилась спать раньше родителей. Уже лежа в постели, она в последний раз попросила Бога, чтобы Он дал ей знак до того, как завтрашним утром она сядет на паром и вернется на Большую землю. Почему-то ей казалось, что здесь, на острове, ответ придет скорее, чем в суете города; кроме того, Исабель хотела, чтобы он был недвусмысленным и ясным – таким, чтобы она сразу поняла, что́ ей делать дальше, поэтому долго лежала без сна. Она слышала, как, шурша шлепанцами, мать ушла в родительскую спальню и как часом позже щелкнул замок на входной двери, когда вернулся из паба отец. Дом ненадолго затих, а потом огласился храпом и другими ночными звуками, которым, впрочем, было не под силу заглушить чуть слышный вечный шепот моря.
Исабель лежала совершенно неподвижно. Наполненные ею пластиковые мешки так и стояли в углу у двери, и спустя какое-то время она увидела, как ее собственный призрак выскользнул из них и присел в ожидании в ногах кровати. К утру, подумала Исабель, он снова завладеет комнатой, и ее детство странным образом останется в этой аккуратной и пустой спальне, подобно тому как шорох моря бесконечно звучит в огражденных каменными изгородями полях за околицей.
Ночь длилась и длилась, как боль, и утром Исабель проснулась совершенно разбитой. Она двигалась механически, как автомат, и так же механически поцеловала на прощанье отца, который уходил на занятия в школу; при этом ни он, ни она ни словом не обмолвились о том, что казалось им самым важным. Когда дверь за ним закрылась, Исабель отправилась в комнату Шона, чтобы в последний раз поговорить с ним перед отъездом – сказать, что через пару месяцев она вернется и они снова побывают на старом месте на берегу. Глядя на его повернутое в сторону лицо, Исабель в который раз за прошедшую неделю почувствовала острый приступ жалости. Почему?!. Почему это должно было случиться с ним?.. Почему не с ней?..
Брат даже не пошевелился в ответ на ее слова и по-прежнему лежал неподвижно, сонно глядя мимо нее на что-то, видимое только ему одному.
– Смотри не опоздай, – сказала Маргарет.
– Да, я действительно лучше пойду.
– Береги себя.
– Обязательно. Не волнуйся.
Они стояли на пороге, и ветер врывался в дом сквозь открытую парадную дверь. Маргарет торопливо заговорила:
– Если тебе захочется сообщить мне что-то такое, о чем папе не обязательно знать, пришли мне письмо. – Одно мгновение она смотрела на дочь, желая убедиться, что смысл сказанного дошел до нее, потом крепко прижала Исабель к груди. – Нарисуй маленькую звездочку с обратной стороны конверта, – добавила Маргарет. – Тогда я буду знать.
И вскоре – через восемь дней после того, как она впервые попросила Небеса послать ей знамение – Исабель снова оказалась на борту голуэйского парома. Она сидела на палубе, где ее постоянно обдавало брызгами, и настил под ногами раскачивался, а за бортом хлюпала и плескалась вода, но Исабель ничего этого не замечала, раз за разом возвращаясь в мыслях к своему браку. К тому моменту, когда паром подошел к причалу в Голуэе, Исабель достигла состояния тупой безнадежности. Она уже поднялась со скамьи, готовясь вернуться в запутанный, беспрестанно меняющийся лабиринт собственной жизни, как вдруг заметила на берегу Падера. В левой руке он держал букет цветов, так крепко сжимая стебли, что казалось – еще немного, и по его пальцам потечет зеленый сок.
Исабель вдруг почувствовала, что едва может сдвинуться с места. Каково ему было здесь одному? Как, почему из всех дней он выбрал именно этот, почему пришел встречать именно этот паром? Мысль о том, что, возможно, Маргарет ему позвонила, промелькнула у нее в голове, но была сразу отброшена. Нет, дело было в чем-то другом…
Делая шаг на причал, Исабель почувствовала, как уныние покидает ее – словно стая черных птиц расправила крылья и ринулась прочь, растаяв в безмятежной голубизне неба. Она не выдержала и улыбнулась. Вот он, знак, которого она столько времени ждала. Улыбка расцветала на ее губах, когда она смотрела на Падера, который протянул ей помятые цветы и в свою очередь улыбнулся кривоватой улыбкой, в которой смешивались замешательство и облегчение. Тогда Исабель не знала, что он дошел до крайности, что с тех пор, как она уехала на остров, он не знал, куда укрыться от денно и нощно раздававшихся у него в ушах отцовских насмешек. Только ее возвращение могло заставить замолчать звучащие внутри него голоса, наперебой твердившие о его никчемности и бесполезности, но Исабель и в голову не могло прийти, что Падер отчаялся до такой степени, что начал ежедневно ходить в порт с букетом цветов, встречая все паромы и высматривая ее на палубе. Сейчас она думала только о том, что этот человек ворвался в ее жизнь подобно лучу света – лучу столь же внезапному и слепящему, как и тот, который выжег разум Шона в тот далекий день, когда они в последний раз играли вместе на каменистой площадке над морем. Еще Исабель подумала, что Падер, безусловно, любит ее, и хотя его любовь была не без изъяна, ей казалось, что такова ее судьба и что большего она не заслуживает. И прежде чем он с ней заговорил, Исабель уже знала, что еще до наступления вечера, когда они будут лежать обнаженными в комнатке над лавкой, изнывая от взаимной телесной жажды и прибегая к поцелуям, чтобы избежать необходимости говорить, она даст ответ на его предложение, сделанное больше недели назад, и скажет: «Да, Падер, да. Я выйду за тебя».
