– Получается, ты, Петр Иванович, доброволец? – с уважением подвел итог Костя.
– Та какой? Добровольцы – они партийные. А мне так, для себя – немцев прогнать побыстрее, чтоб домой вернуться. – Петр Иваныч помолчал, щурясь на дым, и вдруг спросил: – Завтра воскресенье?
– Вроде да. – Я начал вспоминать, сколько дней мы в этих джунглях от жары дохнем.
– Не уверен, – вмешался Алексей. – Я не смог дату вычислить. Думал, получится, но знаний не хватило, не помню таблиц собственного движения звезд. Учили, но кто же в штурманской школе гадать мог, что по звездам время больше одной ночи считать придется?
– По-нашему, по-советскому, суббота, – не согласился бортстрелок, – и, если по-старому считать, до сорокового года, получается выходной. Можно же год перепутать, когда столько лет назад. Пойдем-ка поохотимся.
– Далась тебе эта охота! Вон каждый день перепончатых таскаешь, надоели уже…
– Так где они? Второй же день не ловятся. Был сушеных запас, а сегодня последние в золе пеклись. С одним чаем просеку не расчистишь. Я тут следы видел – за озером, пройти немного. Покрупнее зверюга будет. И старые следы, и свежие в одном месте. Значит, всегда там ходит, подкараулить можно. Возьмем оба пулемета, прогуляемся с ними. Куры приедаются, если жрать каждый день. А свининка-то кому ж надоест?
Какие выходные! Работали так, что уходили с просеки уже по темноте, когда дерево от человека отличить нельзя было, и костры не помогали. Одно только в голове – выбраться скорее, там война, а он про субботу. Хотя и злости на бортстрелка не было – вымотались все, а он постарше, как ни крути.
– Отставить выходные, – сказал я. И добавил: – Топор один, кто еще раз про отдых вспомнит, накажу. Из очереди за топором выкину.
– Есть отставить выходные! Пошутил я, товарищ капитан, вот только есть нечего будет. Надо идти на охоту.
– Двое на просеку в обязательном порядке, сегодня очередь Прохорова и Климова. Трое – на охоту, – сказал я очень серьезно. Даже пожалел, что не остался сам, такое было кислое лицо у радиста. С другой стороны, мне завтра после обеда выходить. – И рассмеялся: – Откуда здесь свинья возьмется, Петр Иваныч?
– Они не произошли, и еще десятки миллионов лет не произойдут, – отказал размечтавшемуся о свинке украинцу Проша.
– Ну, свинья не свинья, но большая и толстая. Пусть корова.
Взглянули мы друг на друга – почему не разжиться местной говядиной?
…В детстве – лет десять нам было – отец Витьки, одноклассника моего, взял нас с собой на взрослую рыбалку. У них был собственный мотоцикл – трехместный, немецкий, «Марс» назывался. Поехали с вечера – мы с Витькой в люльке, отец его за рулем, друг отцов сзади. К ночи добрались до знакомых в деревеньке, глубоко в лесу. Осень поздняя, изба с печкой натоплена до духоты. Помню картошку разваристую, а вот ни названия той деревни не помню, ни имен ничьих. Спали вповалку, на полу, только долго заснуть не могли. Витька мне шепнул, что у батиного друга ружье есть и что пострелять даст, если очень попросить. Так и лежали, разговаривать хотелось, аж мочи не было, но не одни мы на полу, начнешь про пострелять, взрослые рассердятся – не дадут завтра ружья в наказание.
Как нас утром расталкивали, чтоб на зорьке к озеру выйти, как спать хотелось! Только в войну, да не в Испании, а в сорок первом уже, так по утрам проснуться не мог. Но что мы, сонные мальчишки, против взрослых – поднялись. В лесу темно, над озером плывут клочья тумана, у берега ледок кое-где схватился, и вода журчит. В озере журчит и в лесу тоже журчит – ручейки, зимой только замерзнут. И светлее становится, по чуть-чуть, а светлее. Удочки забросили, еще поплавков не видно. А только присели – кто на чурбачок, кто на корточки, и вот они – уже видно, темнеют на светло-серой глади воды. Хорошо было сидеть, рыба не клевала, но спать все равно уже не хотелось. Просто сидеть и смотреть на воду и на осенний облетевший лес.
А ружье нам дали, только оказалось оно совсем маленьким, мельче мелкашки современной. По очереди с Витькой уходили в лес, недалеко, охотиться будто бы. Но в кого в осеннем лесу стрелять? В ворон только. Стрелял. Они, обиженно каркая, улетали. Может, не попадал я, а может, и не сбить ворону такой пулькой – они ведь на верхушках сидели, далеко. Я был не я, разрушитель и повелитель, человек с оружием, или не знаю, как определить. А сейчас думаю – хорошо, что не сбил…
В эту ночь, в «ланкастере», среди джунглей, мне не спалось. Как тогда ждал пострелять из ружья в первый раз, так и сейчас – поохотиться. Сколько мы уже у динозавров? Неделю, десять дней? А надоело до чертиков. Ворочался я на клепаном полу. И Алексей ворочался, и что за воспоминания ему спать не давали, я не знал. Радист тоже вздыхал время от времени.
Отправились поутру, опять же – традиция. Здешнему зверью, судя по птеродактилям, безразлично, утро или вечер. Только ночью спят гроздьями, как летучие мыши. А днем летают, но не все, некоторые по нескольку дней висят. Примерно в километре от лагеря было такое место, где их всегда куча – кубометров пятьдесят клубок, не меньше. Вони там!..
Вскоре мы оказались на месте, куда проводник – Петр Иванович – привел. Петляли, петляли среди деревьев и выбрались на тропку звериную. А тропки звериные здесь некоторые, будто локомотив прошел, и сплошь навозом заминировано. Это если прошел, если поезд прибыл по расписанию, так сказать. А если стоп-кран сорвало, к примеру, у локомотива, ну, заглотила местная корова птеродактиля вместо араукарии, или стегозавр на ногу наступил? В этом случае тебе сразу вместо тропинки просека готовая.
А Петр Иваныч пальцем тычет: – Следы, каждый день свежие.
– Какая же это корова? – засомневался я. – Когти – дай бог медведю такие, а то и льву с тигром.
– На льва вы бы со мной не пошли…
И не возразишь. Хотя я, наверное, и на льва пошел бы. Надоело в зеленой гуще сидеть, одним и тем же заниматься. Где-то там война, родные, Соня – не знаю, почему я о ней все время вспоминал. Возможно, из-за заброшенности этой. В эскадрилье, наверное, она так и осталась бы девушкой, которая смотрит мимо меня. Потому что слишком серьезная, этого не надо, война, сошлись – разбежались, остались друзьями. Нет, в эскадрилье я бы так и наблюдал издалека за штурманом, поржали бы с ним, а вскоре и он бы на кого-нибудь еще переключился. А здесь вспоминаются… серьезные эти глаза и насмешливые. Что я, глаза красивые не видел, и глаза, и вообще? Вдруг возникла мысль, что штурман ведь тоже, наверное, о Соне вспоминает, и мысль эта разозлила… Я машинально что-то ответил бортстрелку, пропустил мимо ушей разглагольствования Проши по поводу соотношения следов и размеров дичи…
Место, куда нас привел Галюченко, напоминало вытоптанную коровами лесную дорогу. Только теперь я заметил, что ребята осматривают большой камень, скалу метров в пять высотой.
– Давайте заберемся, – предложил Петр Иванович, – пулеметы разложим, будем сверху в дичь стрелять.
Забрались. Получилось, что сверху, в кронах, окошко, и мы под солнцем как на сковородке. И главное, светило нас достает, а ветерок где-то поверху без толку листьями шелестит. Жара. Зато высоко сидим. Вот только птеродактили над нами чиркают. Оно, пожалуй, не бывает таких перепончатых, чтобы на людей, пулеметами вооруженных, нападать, а все равно неуютно, демаскировочка налицо, как сказал бы Федин. Но ничего, сидим, охотимся.
