Моим первым побуждением было подтащить учителя испанского к окну и воскликнуть: «Смотрите! Она меня любит!» Вторым – выбежать во двор и сорвать объявление.
До сих пор я еще не был объектом ее экстравагантных выходок. Я вдруг ощутил какое-то странное родство с Хиллари Кимбл: я понял, почему она приказала Старгерл не петь ей. Я почувствовал себя словно стоящим на сцене.
Я не мог сосредоточиться на занятии или на чем-то еще. В голове у меня был кавардак.
Во время обеда я боялся посмотреть в ее сторону. Я радовался тому, что за все это время у меня так и не хватило духу сесть за ее столик. Я разговаривал с Кевином, ощущая ее присутствие, ее глаза в трех столиках налево от нашего. Я знал, что она сидит там с Дори Дилсон, единственной подругой, которая ее не покинула. Я чувствовал, как ее взгляд словно притягивает меня к ней. Не обращая внимания на мысли, мое сердце заставило меня обернуться, и она действительно сидела там, улыбаясь во весь рот. Помахав рукой, она – к моему ужасу! – послала мне воздушный поцелуй. Я тут же отвернулся и вытащил Кевина из столовой.
Когда я наконец-то собрался с духом и снова выглянул во двор, кто-то уже сорвал плакат. Остались только белые клочки, пришпиленные кнопками к фанере.
Мне удавалось не встречаться с ней, выбирая обходные пути на уроки, но она нашла меня после занятий, громко позвав, когда я собирался по-тихому скрыться:
– Лео! Лео!
Я кивнул и продолжил путь.
– Ну? – догнала она меня, подпрыгивая и хватая за плечо. – Что думаешь?
А что мне было сказать? Мне не хотелось задевать ее чувства. Я просто пожал плечами.
– Впечатлило тебя? – она насмехалась надо мной.
Порывшись в сумке, она вынула крысу.
– Может, он стесняется, Корица. Может, он хочет сказать, как он обрадовался, увидев объявление.
Она положила крысу мне на плечо.
Я вскрикнул и сбросил крысу, которая полетела на землю.
Она подобрала и погладила крысу, поглядывая на меня с недоумением. Я повернулся и пошел дальше один.
– Я вижу, ты не хочешь послушать, как я практикуюсь в речи? – спросила она.
Я не ответил. И не оглянулся.
На следующий день последствия плаката дали о себе знать в полной мере. Если раньше до меня, так сказать, долетали только брызги негласно объявленного Старгерл бойкота, то теперь они превратились в ливень.
Кевин конечно же – за что я ему благодарен – разговаривал со мной, как и пара других друзей. Но в остальном меня окружало молчание, вторая пустыня вдобавок к той первой, в которой мы жили; в этой слово «Привет» было таким же редким, как дожди. Перед первым звонком я вышел во двор и увидел сплошные затылки. Люди расступались передо мной, обращались к кому-то другому. Двери закрывались у меня перед носом. Кто-то где-то смеялся, кто-то веселился, но как только я появлялся, все сразу прекращалось.
Однажды, отправившись выполнять поручение учителя, я увидел, как двор пересекает некий Реншоу. Я едва его знал, но никого, кроме нас, во дворе не было, и я, фигурально выражаясь, решил проверить, насколько «раскалена печка».
– Реншоу! – окликнул его я.
Никто, кроме меня, не говорил.
– Реншоу!
Он так и не повернулся, даже не замедлил ход. Дошел до двери и закрыл ее за собой.
«И что теперь? – повторял я себе. – Неужели для тебя это так важно? Ты и раньше с ним не разговаривал. Что для тебя какой-то Реншоу?»
Но, как оказалось, для меня это было важно. Я не мог перестать беспокоиться об этом. На тот момент мне ничего не хотелось сильнее, чем увидеть, как Реншоу хотя бы кивает мне. Я молил о том, чтобы дверь открылась, он выглянул бы оттуда и сказал:
– Извини, Борлок, не услышал. Что ты хотел?
Но дверь оставалась закрытой, и я прекрасно понял, что значит быть невидимкой.
– Я невидимка, – сказал я Кевину за обедом. – Никто не слышит меня. Никто не видит. Вот уж в самом деле гребаный человек-невидимка.
Кевин смотрел на свою еду и мотал головой.
– И сколько это будет продолжаться? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Что я сделал? – произнес я громче, чем хотелось.
Он пожевал. Поднял голову. Наконец сказал:
– Ты знаешь, что ты сделал.
Я посмотрел на него, как на сумасшедшего. Я еще немного поприставал к нему, но конечно же он был прав. Я прекрасно знал, что я сделал. Я связался с непопулярным человеком. В этом и состояло мое преступление.
25
Проходили дни. Я продолжал избегать Старгерл. Я хотел ее. Хотел остальных. Похоже, я не мог получить всех одновременно, поэтому я ничего не делал. Я сбегал и прятался.
Но она не сдавалась. Она выслеживала меня. Однажды она нашла меня в телестудии после занятий. Я почувствовал, как моей шеи касаются пальцы, хватают воротник, тянут назад. Члены съемочной команды просто стояли и смотрели.
– Мистер Борлок, – услышал я ее голос. – Нам нужно поговорить.
Судя по голосу, она не улыбалась. Она отпустила мой воротник. Я вышел вслед за ней из студии.
Во дворе на скамейке под пальмой сидела какая-то парочка. Увидев нас, они быстро встали и ушли, так что мы сели на их место.
– Итак, – начала она. – Мы расстаемся?
– Мне этого не хочется, – сказал я.
– Тогда почему ты от меня прячешься?
Теперь, когда я был вынужден посмотреть ей в лицо и заговорить, во мне проснулась решимость.
– Что-то нужно поменять, – сказал я. – Вот все, что я понимаю.
– В смысле поменять одежду? Или поменять шину? Мне сменить шину на велосипеде? Этого хватит?
– Не смешно. Ты знаешь, о чем я.
Она видела, что я сержусь. Лицо ее стало серьезным.
– Люди не разговаривают со мной, – сказал я.
Я посмотрел на нее. Нам обоим не хотелось говорить на эту тему.
– Люди, которых я знаю с тех пор, как мы сюда переехали. Они со мной не разговаривают. Они меня не видят.
Она протянула руку и тихонько погладила пальцами тыльную сторону моей ладони. Глаза ее стали грустными.
– Мне жаль, что люди тебя не видят. Не так уж весело, когда тебя не видят.
Я отдернул руку.
– Тебе лучше знать. Разве тебя нисколько не волнует, что с тобой никто не разговаривает?
Я впервые открыто заговорил о бойкоте.
Она улыбнулась.
– Дори со мной разговаривает. Ты разговариваешь. Арчи разговаривает. Мои родители разговаривают. Корица разговаривает. Сеньор Сагуаро разговаривает. Я сама с собой разговариваю.
