То же и с ее комнатой. Если не считать сине-желтого домика для Корицы в углу, то она могла бы принадлежать любой старшекласснице. Я встал в двери.
– Что? – спросила она.
– Удивляюсь, – ответил я.
– Чему?
– Я представлял твою комнату другой.
– Какой?
– Ну, не знаю. Более… похожей на тебя.
Она усмехнулась.
– Припорошенной вырезками заполнителей из газет? Материалами для открыток?
– Ну, что-то вроде того.
– Так это все в моем кабинете, – сказала она, выпуская Корицу, которая тут же шмыгнула под кровать. – А это моя комната.
– У тебя есть кабинет?
– Ага.
Она засунула ногу под кровать, а когда вынула, на ней сидела Корица.
– Мне хотелось, чтобы у меня было целиком мое место, где я могла бы работать. Поэтому я раздобыла себе такое место.
Корица выбежала из комнаты.
– И где оно?
Она приложила палец к губам.
– Секрет.
– Уверен, один человек точно об этом знает, – сказал я.
Она приподняла бровь.
– Арчи.
Она улыбнулась.
– Он говорил о тебе, – сказал я. – Ты ему нравишься.
– Он для меня много значит. Он мне как дедушка.
Осматривая комнату, я остановил взгляд на двух любопытных вещах. Первой была деревянная чаша, в которой лежали волосы соломенного цвета.
– Твои? – спросил я.
Она кивнула.
– Для птиц. Строительный материал для гнезд. Я выношу их весной. Я так делаю с детства. На севере больше дел, чем здесь.
Другая любопытная вещь стояла на книжной полке. Это была крохотная повозка размером с мой кулак, сделанная из дерева и похожая на старинную игрушку. Она была загружена мелкими камешками вроде гальки. Еще несколько камешков лежали у колес повозки.
Я показал на нее.
– Собираешь камешки, или что?
– Это моя повозка счастья, – ответила она. – Вообще-то ее можно было бы с тем же успехом называть повозкой несчастья, но я предпочитаю счастье.
– И в чем ее смысл?
– Показать, как я себя чувствую. Когда что-то делает меня счастливой, я кладу в повозку камешек. Если что-то делает меня несчастной, то вынимаю. Всего камешков двадцать.
Я насчитал три на полке.
– Значит, в повозке сейчас семнадцать?
– Верно.
– Значит, сейчас ты довольно счастлива?
– Снова верно.
– А какое было самое большое число камешков в повозке?
– Ты только что посчитал, – лукаво улыбнулась она.
Теперь они мне уже не казались кучкой камешков.
– Обычно они распределяются более-менее поровну. Десять там и там. Туда-сюда, туда-сюда. Как в жизни.
– А насколько пустой бывала повозка?
– Ну… – она подняла лицо к потолку и закрыла глаза. – Однажды там лежали только три камешка.
– Правда? У тебя? – поразился я.
– А почему этого не может быть? – посмотрела она на меня.
– Ты кажешься не такой. Не из тех…
– Не из тех, кто что?
– Не знаю… – я подыскивал верные слова.
– Не из тех, у кого три камешка в повозке? – предложила она.
Я пожал плечами.
Она взяла один камешек с полки и с улыбкой опустила его в повозку.
– Ну что ж, называй меня мисс Непредсказуемость.
Я остался у них на ужин. Трое из нас ели мясной рулет. Четвертый – догадайтесь кто – оказался строгим вегетарианцем. Она ела рулет из тофу.
Родители называли ее Старгерл или Звездочка так беззаботно и между делом, как если бы ее звали Дженнифер.
После ужина мы сидели на крыльце. Она вынесла фотоаппарат. У дома через улицу играли маленькие дети, две девочки и один мальчик. Она сняла несколько кадров.
– Зачем ты это делаешь? – спросил я.
– Видишь мальчика в красной кепке? Его зовут Питер Синкович. Ему пять лет. Я составляю его биографию. Как бы.
Она поразила меня уже в десятый раз за день.
– Биографию?
Питер Синкович разъезжал по дорожке у своего дома на четырехколесном пластмассовом банане; две девочки с визгом гонялись за ним.
– С чего вдруг тебе это делать?
Она сделала кадр.
– А ты разве не хотел бы, чтобы кто-нибудь подошел к тебе сегодня и вручил альбом под названием «Жизнь Лео Борлока»? А там внутри записи обо всем, что ты делал в такой-то и такой-то день, когда был маленьким. С того времени, о котором ты ничего не помнишь. И еще фотографии, и даже кое-какие предметы, которые ты обронил, вроде фантиков от конфет. И все это сделала какая-то соседка, жившая через улицу, а ты и не знал, что она этим занимается. Разве ты в пятьдесят или шестьдесят лет не отдал бы целое состояние, чтобы получить такой подарок?
Я задумался. Прошло десять лет с тех пор, как мне исполнилось шесть. А кажется, как будто столетие. Она права в одном: я не так уж много помню о том времени. Но меня это особенно и не заботит.
– Нет, – ответил я. – Не думаю. Да к тому же его родители наверняка занимаются этим. Семейный альбом и все такое.
Одной из девочек каким-то образом удалось отнять у Питера Синковича его банановый автомобиль. Питер заорал во весь голос.
– Не сомневаюсь, – сказала Старгерл, делая еще один снимок. – Но эти фотографии постановочные и делаются специально. Они не такие реальные, как эти. Однажды ему понравится этот снимок – как девочка отбирает у него машинку и уезжает на ней. Я не слежу за ним так пристально, как мы следили за Клариссой. Просто иногда поглядываю и пару раз в неделю записываю, что он в тот день делал. Поделаю так еще несколько лет, а потом отдам его родителям, чтобы они вручили ему, когда он станет старше и будет готов оценить подарок.
На ее лице отразилось недоумение, и она толкнула меня локтем.
– Что?
– А?
– Ты так забавно посмотрел на меня. В чем дело?
– Ты что, строишь из себя святую? – выпалил я.
И тут же пожалел. Она просто смотрела на меня, в глазах ее читалась обида.
– Извини, – сказал я. – Не хотел, чтобы это прозвучало грубо.
– А как ты хотел, чтобы прозвучало?
– Восхищенно, наверное.
– И чем же ты хотел бы восхищаться?
Я рассмеялся.
– А ты как думаешь? Тобой.
